— Приходи в восемь, — сказал я и выехал из-за стола.
Вечером я на всю мощь включил магнитофон и дал ему посмотреть кусочек файла с моим личным делом. Барков не стал спрашивать, как я его раздобыл. Он походил по комнате, притрагиваясь к аппаратуре, дергая себя попеременно то за ухо, то за нижнюю губу.
— Это все?
— Нет, — честно признался я.
— Есть про меня? Это ведь я, сто одиннадцатый?
— Про тебя нет, но есть другая папка, с директивами за прошедший год.
— За нами сейчас следят? — вдруг спросил он, незаметно кивнув на глазок камеры в углу.
— Следят, но не слышат из-за музыки.
— Какие еще директивы?
— Ну… Я неверно выразился. Там обрывки документации, нечто вроде программных установок. Примерно такие выкладки существуют для менеджеров в крупных корпорациях.
— Дашь взглянуть?
— Сначала скажи, что ты об этом думаешь.
Барков перестал кружить, уселся напротив и начал раскачиваться, как ванька-встанька. Он прижал обе руки к груди, точно баюкал ребенка, и размахивал торсом со все возрастающей амплитудой.
Он качался, а я ждал, что ворвется дежурный санитар или вызовет врача. Но ничего такого не произошло, наверное, дежурный неплохо представлял, как выглядит настоящий припадок Баркова.
— Я думаю, что всем нам жопа, — не переставая качаться, прохрипел мой проницательный товарищ. — Вытянут, что сумеют, высушат и зашвырнут, как пользованный гондон. У тебя свистит в башке, заморыш. Поделись сквозняком…
— Ты узнаешь в лицо тех, кто чинил проводку во время грозы?
— Вот оно что… Хочешь им разводной ключ на клеммы кинуть?
— Вроде того, — в который раз я подивился фантастической прозорливости «маятника».
— Так силовая не здесь, — хихикнул Барков. — Она там, за щелью, снаружи.
— Это неважно. Ты поможешь мне?
— Что помочь? Пожар? Взрыв? — Владислав легонько щелкнул меня по носу. — Я свое отбегал, заморыш. Я хочу тихо сочинять песни и ловить кайф оттого, что их слушают. Потом я сдохну, и мне будет до фонаря, что творят эти мудозвоны.
— Так тебе наплевать на это? — Я кивнул на экран. — Я не буду ничего взрывать. Я хочу узнать, чем заняты в других отделах. Тебе наплевать, что от твоих песен люди в петлю лезут?
— Болтовня! — не очень решительно отрубил Барков. — На рок вечно катят бочку. На то и искусство, чтобы трясина не застаивалась!
— Как хочешь. Сам разберусь, и сам выберусь отсюда. — Я вытащил дискету, стер запись и выключил компьютер. Внезапно я почувствовал жуткую усталость. Какого дьявола я связался с этим великовозрастным хлюпиком?
— Петя, а Петя? — совсем другим тоном позвал Влад. — Так ты же выездной. Ты же можешь просто сбежать от Томми, во время каникул. Отнеси диск в полицию или в газету. Те зубами ухватятся, гадом буду!
— Ты же не тупой, Барков, а прикидываешься… — Я повернул к двери, спорить с ним больше не хотелось. — Ты на каком языке стихи-то пишешь, Влад? Мне казалось, что на русском. Так кто ты, после этого? Ладно, топай, а то отбой скоро…
Не оборачиваясь, я выкатился в спальню, нащупал пульт телевизора. Техасцы давили Аризону в отборочном матче. Стадион раскачивался от воплей, комментатор орал, будто с него живьем сдирали кожу. По второму каналу ведущая встречалась в студии с интересными людьми. Там был мужчина с членом в четырнадцать дюймов и девушка с естественной грудью седьмого размера.
Я еще раз переключил. Скопище юристов с серьезными лицами обсуждали, считать ли сексуальным домогательством, если мужчина в транспорте рядом с женщиной листает журнал «Дикие кошечки»?
— Петя, ты пойми, — Барков заслонил телевизор. Его физиономия дергалась сразу в трех направлениях, в глазах стояли слезы. — Я ведь псих, недееспособен. Они меня мигом упрячут, если что. Ты мне можешь обещать, что мы прорвемся домой?
— Российское посольство, — сказал я. — Это максимум обещаний.
— Да хрен с ним, с песнями! — Он махнул рукой. — Найду я тебе электрика, только ты из меня говно не делай, лады?
До девяти лет я верила в аварию. До девяти лет я верила, что папочка погиб в аварии на химическом заводе, и из-за аварии я родилась такой, какая я есть. Мама получила такую замечательную страховку. О, Питер, я ведь чувствовала себя настоящей миллионершей! Помнишь, когда Дэвид возил тебя в галерею и Музей искусств, и меня отпустили с вами?
Мы смотрели картины, а потом хотели поесть мороженого, но оказалось, что закончились деньги. А у Дэвида мы постеснялись попросить, плюнули и купили один шарик на двоих. А Дэвид намеревался тебя поругать, потому что тебе не положено много сладкого, но я его уговорила. Я его два раза чмокнула, а ты обиделся! Да, да, не спорь, я прекрасно видела, что ты приревновал. Так что не выделывайся, Питер, и не притворяйся святошей, ты такой же мужчина, как все остальные! Ты дулся целый час, пока я не поцеловала тебя в губы и еще в каждый глаз. Ты заявил, что если я все крупные проблемы вроде покупки мороженого, собираюсь решать при помощи поцелуев, то надолго меня не хватит. Я сначала решила воспринять это как оскорбление, но разве на тебя можно долго сердиться?
А хочешь честно, Питер? Раньше я бы тебе ни за что не призналась, но мне страшно нравится, что ты меня ревнуешь. Оказывается, это так сладко! Я и представить себе не могла, как это чудесно, когда мужчина впадает из-за тебя в ярость. Наверное, я извращена? То есть я, безусловно, извращена, раз связалась с тобой. Можешь обижаться, так тебе и надо.
Помнишь, мы сидели с тобой в парке и мечтали поехать в Чили, смотреть, как бьют горячие гейзеры, а еще я поклялась тебе, что вырасту, заработаю денег и свожу тебя на карнавал. Тебе в тот день исполнилось пятнадцать, санитары переодели тебя в белую рубашку с галстуком.
Боже мой, я плачу, Питер! Ты был такой красивый, я держала зеркало, чтоб ты мог увидеть себя в галстуке, ты был как настоящий бакалавр, с ума сойти. Доктор Винченто даже разрешил, в честь Дня рождения, налить нам шампанского, а мне доверили ножницы, чтобы состричь твои завитушки на ушах. Мне очень нравится, Питер, что ты кудрявый, я не возражала бы, если бы ты отрастил настоящие длинные кудри, как у девчонок. Ничего в этом излишне женственного нет, уж поверь мне. Я знаю, ты немножко стесняешься своих локонов. Но я-то женщина, поверь мне, это очень красиво, гораздо приятнее, чем одинаковые стриженые затылки.
Они переодели тебя в белую рубаху со стоячим воротничком и на галстук прицепили настоящую золотую заколку, подарок моей мамы. Охранники скинулись тебе на новый монитор, такого огромного нет даже у Сикорски. Утром приехали обе свободные смены и прятались, чтобы ты не заметил, чтобы выйти неожиданно. Ведь тебя все любят, Питер, ты даже сам не представляешь, насколько. Держу пари, ты и не подозревал, что столько людей захотят тебя поздравить. И совсем не потому, что ты помогаешь им решать задачи, или находишь нужные поправки в законах, хотя Франсуа всем подряд твердил о том, как ты решил за его сына какой-то там аналитический курс…