Но когда он снял очки, его глаза были сонными. Он рассеянно оглядел платформу, залитую мягким белым светом, не дающим ни малейшей тени, торопливо входящих в лифты людей и человека, стоящего перед ним в неудобной склоненной позе. Вид у мальчишки был такой, словно он только что проснулся, и тонким голосом он раздраженно произнес:
— Мне нужно наверх. Отец хочет, чтобы я посмотрел на склады. Где тут? — Он сделал неопределенный жест рукой и пошел к пропускной стойке, дающей доступ к лифтам. Каждый проходящий через нее должен был опустить в щель удостоверение личности.
Патрульный двинулся следом.
— На какие склады? — машинально спросил он.
— А? На его склады, — с досадой отозвался мальчишка и что-то еще пробормотал, зло поморщившись.
У каждого свои проблемы, устало подумал патрульный. Этому вот лень взглянуть на свои собственные склады.
— Давайте ваш ИН, — сказал он, заметив, что мальчишка замер перед закрытой дверью.
— Что?
— Ваш идентификационный номер.
— А-а… Сейчас.
Мальчишка положил свои очки на стойку перед патрульным и принялся рыться в сумке, набитой неизвестно чем. Патрульный завороженно смотрел на зеленое стерео-чудо. Говорят, в них чувствуешь себя Господом Богом — видно все, что происходит и справа, и слева, и даже позади и вверху… Внуку бы они понравились, это точно.
В сумке у мальчишки запищал телефон, и патрульный с интересом прислушался.
— Да. Да, я знаю! Еду уже! — нахлобучивая до самых ушей свою съезжающую черную шапочку, капризным злобным тоном заговорил мальчишка, и у патрульного сразу заныли зубы. — Здесь торчу, на шестом… Да, не мог раньше! Встречай!
Он в сердцах швырнул крошечный пенал телефона в сумку, нетерпеливо взглянул на свои наручные часы и снова принялся рыться в сумке, кривясь и что-то бормоча себе под нос. Перехватив взгляд, которым патрульный смотрел на очки, мальчишка небрежно кивнул:
— Я вижу, они вам понравились. Возьмите себе.
Не моргнув глазом патрульный смахнул очки со стойки и нажал кнопку. Двери стойки мгновенно разошлись.
— Проходите, все в порядке, — деловито произнес он. — Желаю приятно провести время. Надеюсь, вас встретят.
Мальчишка что-то буркнул, быстро сгребся, и через мгновение дверь лифта уже закрывалась за ним. Перед патрульным загорелась кнопка срочного вызова, он шлепнул по ней рукой.
— Да, господин начальник. Слушаю… Никак нет. Не было. Да. Записываю приметы. Так точно. Слушаюсь!
Он поставил телеобзор своего участка на запись, поглубже натянул на голову синюю форменную фуражку и, удовлетворенно заложив руки за спину, застыл на посту — олицетворение надежности и порядка.
Пусть поищут другого дурака. Даже под пытками он не расстанется с зелеными очками для своего внука.
Словно сильный снегопад прошел ночью — в саду заневестились яблони. Белые хлопья цветков плотно облепили с вечера еще уныло-серые голые стволы, и теперь веяло вокруг непередаваемо нежным, сладковатым ароматом. Старик сидел в кресле под деревом и блаженно щурился, взглядывая на солнце сквозь мохнатые бело-розовые ветви. В кармане у него запищал видеофон. Он достал его.
— Здравствуй, отец…
Старик улыбнулся хмурому лицу на экране.
— Яблони зацвели, сынок.
— Да-да…
… Эти пять яблонь старик посадил когда-то давно вместе со своей покойной женой, и они стали частью его жизни. Он относился к ним, как к самым близким друзьям, нет, лучше, чем к друзьям, — как к детям.
— Отец…
— Все уже вижу по твоему лицу, сын. Птичка выпорхнула из клетки? Виктор кивнул. Старик несколько мгновений задумчиво смотрел на сына. Конец карьере, подумал он. — Где вы его потеряли?
— Здесь, на пятом.
— Направился, конечно, в ближайшую вертушку?
— Да.
— Он колебался?
— Ни секунды.
— Ага, значит, у него есть план. Это очень плохо, — пробормотал старик и погладил задевающую его нарядную ветку.
… Друзья иногда предают, дети уходят, а эти яблони всегда с ним. Они удивительно постоянны. Весной, когда сильнее начинает пригревать солнце, однажды на рассвете яблони вдруг вспыхивают неукротимым бело-розовым огнем. Очень скоро их хрупкая красота осыпается пахучим дождем подвядших лепестков, и среди зелени листьев колеблются на ветру сотни робких завязей…
— До какой Вертикали было ближе?
— До Восточной.
— Вниз ему ни к чему. Значит, он поехал до Западной…
— Зачем ему покидать свой уровень, отец? Здесь есть, где спрятаться, затаиться…
— Что ему тут делать? Думаешь, побежит на карусели кататься?
— У него была своя карусель!
— Неважно. Не мешай. Патрульных шестого опросили?
— И пятого, и шестого — настолько быстро, насколько смогли. Никто не видел. В Вертикали каждого уровня триста станций, в них по шестьдесят участков. Это минимум восемнадцать тысяч патрульных. Кто-то бы все равно его заметил — с пятого на шестой уровень доступ свободный, но на седьмой без ИНа не попасть.
Старик снова взглянул на яблони. Пройдет совсем немного времени, и тугие красные яблоки пригнут ветви к земле — словно для того, чтобы он мог легко достать их. Яблони отдадут свой урожай, и потом еще долго одинокими вечерами он будет в темной кладовой трогать, гладить, перебирать пальцами собранные в плетеные корзины, до красноты нагретые солнцем плоды, вдыхать запахи ушедших теплых дней и вспоминать, вспоминать…
— Уверен, что на шестом его уже нет. Я всегда считал, что мы слишком мало платим службе порядка. Все эти твои патрульные не прочь подзаработать.
— У него не было денег, отец…
— Хватит! Ищите его у складов, тех, куда перемещаются грузы для немедленной отправки, то есть… у северной Вертикали седьмого уровня. Задержать вылет грузовых модулей вы не в состоянии?
— Мы потом не расплатимся.
Старик кивнул.
… Желтый листопад укроет землю под яблонями, листья пошуршат, потемнеют и скрутятся, как от огня бумага. Ляжет снег, и яблони снова будут белыми — яркое украшение скромного поместья с небольшим домиком, с маленьким, но, слава Богу, своим солнцем, работающим в старомодном режиме "весна-лето-осень-зима"…
— Да, считаю, он попытается покинуть планету, — заключил старик. — На его месте я сделал бы именно это. Бросьте туда все свои силы.
С просветлевшим лицом, Виктор исчез с экрана.
Бедный мой мальчик, подумал старик, это тебе уже не поможет. Тебе с ним не тягаться…
Все это уже было у него — тщеславие, работа до изнеможения, бессонные ночи, погоня за деньгами, поиски счастья. Прошла жизнь, и теперь он знает, что самое пронзительное счастье — это просто смотреть на цветущие старые яблони и не думать, и не видеть ничего, кроме этих трогательных хрупких цветков, распустившихся под искусственным солнцем.