На этой драматической ноте Георгий Арнольдович встал и, пошатываясь, покинул пенаты бывшего друга, изо всех оставшихся сил грохнув дверью.
На следующий день Гоша привез доверенность на пользование своей сейфовой ячейкой на имя Игната. С дороги позвонил – не успел ли нажраться с отчаяния и уйти странствовать в город, как бывало не раз. Нет, был дома, голос, правда, странный, не узнать. Гоша не стал и разговаривать, бросил только: «Сейчас зайду!» – и дал отбой. Через пятнадцать минут позвонил в дверь. Хозяин не открывал.
Гоша отпер своим ключом и ввалился в кабинет. Игнат сидел, лицом зарывшись в сложенные на столе руке. Он издавал какие-то странные булькающие звуки и вздохи. «Пьян», – решил Гоша. Он швырнул доверенность и ключ на пол, ближе к Игнатовым ногам, произнес громко, холодно, жестко.
– Очнись! В ящике сорок миллионов. Два взял себе, как договаривались. Желаю тебе удачи. Документы и ключ к ячейке вместе со своими спрячь подальше. Все, я пошел…
И тут Игнат поднял голову. Его трудно было узнать, словно постарел на десять лет. Лицо еще больше обрюзгло, перекосилось, лоб пошел какими-то пунцовыми полосами, в цвет мясистого носа, волосы отчаянно топорщились в разные стороны, из глаз выкатывались слезы, он механически промокал их рукавом халата, шмыгая носом и всхлипывая на коротком вздохе.
За долгие годы Гоша видел его таким только в дни скорби по сыну, а потом по Верке.
У Георгия Арнольдовича остановилось сердце. Весь его гнев и пыл, еще не до конца остывшие после вчерашнего, все его презрение к очумевшему от жажды обогащения «соседу» точно смыло внезапной, хлесткой волною сострадания. Все годы, все годы и бесчисленные дни человеческой близости, не ищущей объяснений душевной привязанности, неформального родства и никогда не выражавшейся вслух, абсолютно иррациональной симпатии словно сжались в плотный комок под горлом и сдавили – не продохнуть, только рыданием, как пробку, выбить.
– Ты чего, Игнаша? Чего расквасился? Брось, ей-богу! Забирай деньги, живи в свое удовольствие. Тут тебе на две жизни хватит с учетом возраста и потребностей. Или давай махнем куда-нибудь на Бермудские острова или на Мадейру, тряхнем стариной, оттянемся, придешь в себя. Любашку с собой возьмем, а? Ну на кой хрен тебе миллиард, зачем рисковать свалившимся на голову богатством? Ну не станешь же ты в самом деле на склоне лет смертоубийство заказывать! Да еще квартиру в залог… Опомнись, Игнатка, черт тебя побери, забудь! Ну хочешь, в шахматишки сыграем, я с тобой водочки выпью, в кино сходим – тысячу лет не были, а?
Он успокоился было, слушал, понуро глядя в пол, и вдруг снова зарыдал, как большой ребенок, сотрясаясь всем телом, и в мокрых, жалких больших глазах его читалась беспомощность и мольба.
Еще совсем недавно решительный игрок, авантюрист, претерпевший вполне объяснимое перевоплощение из коммуниста-атеиста-пьяницы в послушника таинственной, мистической силы, – друг его сделался безвольным, деморализованным и беззащитным.
– Ну объясни, успокойся и объясни, что на тебя нашло?
Игнатий всхлипнул еще несколько раз и тихо сказал:
– Миллиард нужен не мне. Он нужен для него, для Аполлоши. Зачем – не знаю. Не весь. Нам по сто пятьдесят причтется…
– Я тебя умоляю, Игнат, просто прошу ради отношений всей нашей жизни – давай сейчас оденься, поедем к психоневрологу, я знаю хорошего специалиста. Про статуэтку ни слова, клянусь. Просто пожалуешься, мол, навязчивые идеи сказочного обогащения. Он тебя выслушает, лекарство пропишет, попьешь, и все пройдет. А Аполлошу давай снова на антресоль в тряпочки, и пусть себе живет там до лучших времен.
– Лучших времен не будет, Гошик, – с дикой безнадежностью выдохнул Игнат. – Пока я не получу для него миллиард, я жить не смогу. Я буду мучиться и тогда уж точно сойду с ума. Никакой психолог мне не поможет. Это я должен помочь ему, Аполлоше. Нужен миллиард. А для чего – он не говорит, не раскрывает. Я думаю, потом объяснит.
Повисла тишина. Георгий Арнольдович больше не находил слов. Он ощутил беспомощность и усталость. Он хотел уйти и не мог подняться. С ужасом понял, что загнан в угол. Он не сможет ни переубедить, ни вычеркнуть годы дружбы и бросить этого сбрендившего пентюха, жалкого, истекающего слезами и соплями увальня красномордого.
Мечта о счастливом и радостном творчестве, о скромной славе подвижника, о спокойных и философски светлых годах мудрой старости погасла, как свечка, и задул ее этот несчастный псих, раб неведомой силы бронзового изваяния.
– Черт с тобой!
Георгий Арнольдович встал и направился к двери.
– Ты куда? – с отчаянием в голосе спросил Игнат.
– К себе. Полезу в Интернет, поищу телефоны, попробую выйти на его приемную. Ты распустил нюни, пользуешься нашей многолетней дружбой и моей слабохарактерностью. Ты сволочь, Игнат. Настоящая сволочь. И я с удовольствием убил бы тебя, если бы мог.
От двери в прихожей Гоша резко вернулся и жестко продиктовал:
– Только вот что: башкою трахнутого будешь играть ты сам, оно во всех смыслах достоверней и надежней. А я приятель и посредник, понял? И еще… Аполлошу на время отдаешь мне. Пусть погостит.
– Зачем? – Игнат недоуменно поднял густые свои «брежневские» брови. – Он такого желания не изъявлял.
– Затем, чтобы временно прервать поток гениальных идей, которые он тебе транслирует. Вы ведь с ним в контакте, только когда ты его видишь, а он тебя. Вот и поскучайте друг без друга. Разлука чувства укрепляет. А я просто не хочу, чтобы в ближайшее время, пока мы будем осуществлять этот шизофренический план, возникло что-нибудь новенькое. Ну, например, идея предложить министерству финансов передать нам в распоряжение годовой бюджет России.
С этими словами Гоша хищно схватил статуэтку, решительно запихнул ее в сумку, валявшуюся под креслом в прихожей, и вышел, сопровождаемый беспомощным взором Игната, в котором уже некому было угадать то ли протест, то ли растерянность.
Ашот Малян чуть не испустил победный клич, но быстро взял себя в руки,
– Не волнуйтесь, голубушка, все хорошо, это бывает, я провожу… – приговаривая как можно более ласково и елейно, Ашот вывел Любашу в прихожую и зашептал: «Бога ради, простите ее, очень устала, много клиентов, работа нервная, весь день в чужих биополях, столько энергии через себя пропускает, как линия электропередач… Я провожу… Где вы живете?»
– Не стоит! – Едва сдерживая дрожь, Любаша порывалась уйти, однако мужчина был категоричен и настойчив.
– Не принимаю отказа, уважаемая… простите, как вас по имени-отчеству?
– Любовь Андреевна…
– А я Ашот Гургенович, можно просто Ашот. Уважаемая Любовь Андреевна, считаю своим долгом проводить вас до дома или куда скажете… А вы не за рулем? – В голосе мужчины сквозила надежда галантного кавалера на возможность услужить даме.