Стоя за спиной стула своего хозяина, Потантен наблюдал за этими слишком спокойно сидящими за столом людьми, сердито поджав губы, – ему определенно не нравилось то, что здесь происходило сегодня вечером…
В то время как Гийом расправлялся с пирогом, начиненным сочными сливами, мадам Тремэн обратилась к слуге:
– Потантен, проследите, пожалуйста, чтобы заменили тарелку месье…
– Но… она вовсе не грязная, – заметил Тремэн.
– Она запачкана, и нет ничего более сложного оттирать потом пятна от фруктового сока, смешанного с сахаром. Делайте, как я сказала, Потантен. Принесите ту, что приготовлена для десерта… Подайте ее месье и после этого можете уходить. Я полагаю, нам нужно будет поговорить.
– Хорошо, мадам Агнес.
Потантен бросил взгляд на тарелку и увидал там белье. Брови его от удивления взметнулись вверх: это было совсем, не похоже на то, что обычно подают на десерт. Агнес пристально посмотрела на него. Назревала трагедия. Лицо молодой женщины становилось все бледнее, взгляд был ледяным. Ничто больше не могло ее остановить. Тем не менее Потантен робко спросил:
– Мадам, но это…
Агнес резко встала из-за стола:
– Я же сказала, подайте тарелку своему хозяину и уходите! И постарайтесь хотя бы в этот раз не подслушивать под дверью!
– Я никогда не подслушиваю, мадам!
Раздосадованный, Потантен исчез из комнаты прежде, чем Гийом, ошеломленный стремительно разыгравшейся перед его глазами необычной сценой и слегка охмелевший от аромата превосходного вина, да и уставший порядком от долгой поездки верхом по свежему воздуху, наконец решился отреагировать:
– Что это на вас нашло, Агнес? – возмутился он. – Потантен – замечательный человек, и я не позволю вам оскорблять его подобным образом!
– В самом деле? Для того чтобы учить меня, мой дорогой, вам самому не следует оскорблять меня.
В этот момент Гийом, машинально взявший «десерт», предложенный ему Потантеном, швырнул тарелку на стол:
– Черт побери! Вы, кажется, совсем лишились рассудка! Может быть, вы все-таки объясните мне, что все это значит?
Повелительным жестом молодая женщина указала ему на кусок батиста:
– Вам бы не следовало оскорблять меня и с помощью, этого воздушного предмета, мой дорогой! Готова держать пари, что в другом месте вы проявляете больше уважения… как, например, и в отношении той дамы, которой эта вещь принадлежит. Я бы на вашем месте рассмотрела это поближе! Ну, давайте же! Разверните! Уверяю вас, ваш труд не пропадет даром!
Гийом развернул сложенный комочек батиста, присмотрелся и его бронзовое лицо вдруг посерело, что никак не гармонировало с усмешкой, искривившей его губы:
– Если это шутка, объясните мне ее! Я что-то не понимаю…
– В самом деле?
– В самом деле.
Голос Тремэна оставался ровным, спокойным, даже безмятежным. Нужно было быть исключительно наблюдательным, чтобы уловить в нем незначительное дрожание, объяснимое смятением его мыслей, которые в этот момент вертелись в его голове с непостижимой быстротой.
– Я подозреваю, что вы лжете очень изысканно, но уверяю вас, вам не удастся заставить меня поверить, что такая женственная вещь вам не знакома… особенно инициалы. Я совершенно уверена, что она многое говорит и вашему сердцу.
О, действительно, так это и было! Гийом вспомнил, как своими руками снимал эту кофточку с плеч Мари-Дус и как легкая ткань скользила на пол к ее ногам… Однако сейчас он пожал плечами.
– Наверное, в мире, да и в этом доме, есть много женщин, имя которых начинается на «М». Откуда вы это взяли?
– Из кармана вашей куртки! Она была найдена в те дни, когда проводили большую стирку…
– И кто же ее нашел? Только не говорите мне, что это была Жервеза Морэн!
– Нет, это была другая. Так что вы можете сказать по этому поводу?
– Ничего, кроме того, что речь идет о ловушке, в которую вас заманили…
– Это звучит как защита. Посмеете ли вы… поклясться… здоровьем ваших детей, что никогда не видели прежде эту вещь и не представляете, откуда она могла здесь появиться?
Ценою лжи Гийом мог положить конец этой безобразной сцене, но Агнес посмела впутать в это дело невинных малюток, его детей. Нет! Ни за что на свете он не хотел бы навлечь на них даже тень несчастья! Он попытался расспросами отвлечь ее:
– Сначала скажите мне, кто же все-таки это нашел?
Крик отчаяния, безутешной тоски исходил, казалось, из агонизирующего сердца Агнес:
– Вы не клянетесь, не так ли?.. Вы не можете поклясться, потому что это невозможно! Тогда я, я скажу вам, откуда появилась эта вещь: на берегу Олонды стоит дом, который все называют «Ле Овеньер»… Там живет некая англичанка, девчонка, неизвестно откуда… с которой вы…
– Замолчите!
В свою очередь Гийом тоже стал кричать, но тут же пожалел об этом, увидев, как лицо его жены покрылось мертвенной бледностью. Глубокое страдание приоткрылось из-под маски гнева, и Гийом возненавидел себя, признав, что он его причина. Его страсть к Мари-Дус не затмевала той нежности, которую в нем возбуждала Агнес. Когда-то Гийом любил ее; он и сейчас любил ее настолько, что согласился бы на все, если бы оставался хоть, единственный шанс сохранить ее. Надо было попытаться успокоить ее боль, унять ее страдание, так очевидно проявившееся.
– Простите меня за то, что я позволил увлечь себя! – сказал он серьезно. – Я не мог представить себе, что рядом с нами мог оказаться какой-то подлец, который позволил себе пытать вас этой историей… такой незначительной!
Последние слова дались ему с трудом, и он мысленно попросил прощения у Мари, но если бы за сохранение его брака пришлось бы заплатить такую цену… Особенно за то, чтобы больше не видеть в глазах Агнес эти черные тучи глубокого страдания! Увы, он тут же понял, что она так не думает. Как и все по-настоящему любящие женщины, Агнес обладала чувствительностью нежного цветка и душой, способной уловить самую малейшую фальшивую ноту.
– Такой незначительной? – медленно повторила она. – А то, что эта женщина имеет от вас ребенка? Вы, оказывается, еще хуже, чем я о вас думала. Подите вон!
– Агнес!
– Уйдите отсюда! Уезжайте! Покиньте этот дом, где я и часа не смогу больше прожить с вами…
– Вы хотите, чтобы я ушел?
– Вы умерли для меня. И этот торжественный ужин, пышность которого вас так удивила, был не чем иным, как поминками! Вы не должны больше находиться среди этих стен, где живут мои дети. Итак, убирайтесь вон! И не больше, чем через час!
Видеть себя вышвырнутым из своего же дома, как вышвыривают дурного лакея, такого Гийом никак не мог ожидать. Сперва он подумал, что Агнес, просто сошла с ума, но глядя на нее, стоявшую прямо перед ним, неумолимую и решительную, как богиня мщения, он тут же забыл о том, что мгновение назад пытался защитить ее, помочь ей преодолеть этот дурной шаг силой ласки и нежности. Она хочет отнять у него самое дорогое, что у него есть, отнять все, даже дом, который он построил и к которому привязан всем сердцем. Эти мысли вернули ему боевитость: