Старый священник представлял себе этот грандиозный и ужасающий спектакль так, как все происходило в те исторические времена. Ему казалось, что он слышит крики раненых, которых приканчивали на нижней палубы, где размещался лазарет. Гийом со своей стороны представлял себе, как возгораются мачты кораблей, и ненависть к англичанам воспламенялась в нем.
В этом, 1792 году, со времени великой драмы исполнялось сто лет. Поэтому, преклонив колена и вспомнив некоторые молитвы на могиле своего старого друга, Гийом один отправился на ритуальную встречу. Затем при помощи Потантена и Дагэ он оборвал все лилии и розы в своем саду, уложил их в корзины и разместил в коляске. Конюх запряг двух лошадей, купленных у графа Эрве де Токвиль, – его конюшни, достаточно удаленные от алчного взгляда Бюто, еще не пострадали, – взял вожжи, и трое мужчин отправились в порт Сен-Васт. Подъезжая, они уже издалека заметили, что бухта полна рыбацких лодок: так как Тремэн еще накануне объявил о своем намерении, все захотели его сопровождать…
Они выбрали лодку Франсуа Пине, мужа Терезы, которая так ловко умеет прятать священников в корзинах. Но поскольку за ними выстроилась целая флотилия из лодок, они решили раздать часть цветов и этим людям, чьи руки, загрубели от работы, а сердца были преданными и честными. В этот день они тоже пришли отдать дань уважения своим предкам.
Погода была изумительной, море при легком приливе колыхалось спокойно и величественно… Почти все плыли на веслах, и только Франсуа Пине поднял парус, больше для памяти, чем для пользы. Им понадобилось совсем мало времени, чтобы достичь Рюн – перехода между островом Татиу и большой землей. Именно здесь затонул адмиральский корабль.
Подплыв на близкое расстояние, почти касаясь острова, Тремэн приложил рупор к губам и крикнул:
– Месье! В память о месье де Котантен де Турвиля, адмирала Франции, в память о моряках, погибших здесь же, в память о кораблях, напрасно принесенных в жертву! Да будет с ними Бог!
И выхватив два боевых пистолета, которые он носил за поясом, Тремэн разрядил их в голубое небо. В ответ прозвучали приветственные возгласы, раздавшиеся из всех лодок, и, к огромному удивлению всех, форт в Огю и форт в Татиу сделали каждый по одному выстрелу из своих пушек. Затем волны моря покрылись цветами…
Когда волнение немного улеглось, Франсуа Пине заметил с усмешкой:
– Судя по всему, они согласны с нами, эти дряхлые инвалиды из форта. Если сейчас английские пираты ползут к Сен-Маркуфу, что они и делают теперь частенько, они, наверно, спрашивают себя, что это тут происходит?! Отличная пыла мысль, Гийом!
– Скоро придет день когда мы прогоним их с нашего побережья, это точно! Когда наступят лучшие времена, придется заняться ими. А пока поднимем бокалы за здоровье наших моряков в прошлом, настоящем и будущем! Вернувшись в Тринадцать Ветров, Гийом нашел на своем рабочем столе письмо от Жозефа Энгуля… Вот уже несколько месяцев, как он его не видел. Не выдержав долго в Шербурге, где жизнь показалась ему слишком пресной, после того как он жил в Париже, бурлящем сейчас, как колдовское зелье в котле у злой ведьмы, адвокат – кстати, обладающий замечательным свойством не уметь волноваться о завтрашнем дне, – всегда повиновался зову сердца, не слишком заботясь о презренных будничных делах. Любовь – безнадежная, увы! – которую он питал к мадам де Бугенвиль, заставила его посвятить себя защите благополучия молодой женщины, которая, как он прекрасно знал, очень привязана к своему мужу. Флора совершенно никуда не отлучалась из своего замка в Суисн, находившегося в отдалении от всей революционной суеты, и вела там жизнь спокойную, мирную, со своими детьми и мужем, под охраной двух швейцарцев, выпрошенных у короля, и садовников. Впрочем, ее супруг проводил много времени в Париже, откуда он часто отправлялся в Тюильри. Наступившие времена, когда королевская семья была умышленно разобщена, удручали его, и, чтобы отвлечь короля от грустных мыслей он приходил к нему побеседовать о географии, что тот очень любил, так как имел возможность при этом оценить великодушное сердце и обширные научные познания навигатора. Обосновался в гостинице Уайт на улице Пти-Пэр в Париже, где оказалось довольно большое количество англичан и американцев, приехавших созерцать революцию в качестве зрителей, и где Бугенвиль имел много друзей и поэтому часто наведывался. Энгуль следил за мужем своей возлюбленной и время от времени галопом мчался в Суисн,чтобы дать ей отчет о происходящем и утешить ее, – и в награду за это он получал нежный взгляд прекрасных глаз, полный признательности и искреннего расположения, о котором он и мечтал. Разумеется, иногда его приглашали и на ужин… Все ценили его дружбу, а дети – обожали.
Тремэну трудно было понять такой образ жизни, но он исходил из принципа: если его друг счастлив, значит, так и надо, значит, все к лучшему. Адвокат замечательно владел эпистолярным жанром, его письма доносили в Тринадцать Ветров немного парижского воздуха, и это было весьма полезно, чтобы быть в курсе происходящих там событий. Даже Агнес соизволила улыбнуться, читая рассказанный им анекдот, или достоверные слухи, или описание последней моды, или комментарии к популярной пьесе.
Но в этот раз письмо было не для ее глаз, и содержание его произвело на Гийома эффект разорвавшейся бомбы.
После краткого описания политической ситуации и повседневной жизни Жозеф писал следующее: «То, что я собираюсь сейчас тебе поведать, очень серьезно, и временами меня мучают сомнения, стоит ли нарушать мир в твоем доме, так дорого тебе доставшийся. Но я видел, как ты несчастен!.. Поэтому слушай: совершенно случайно я нашел леди Мари. Она, кстати, об этом не знает. Она живет в Париже со своим сыном, Китти и своей подругой Хелен Вильямс. Кроме того, есть один человек, который заботится о ней. Это – англичанин, сэр Кристофер Дойл, мужчина лет пятидесяти, я часто встречаю его в гостинице, куда он приезжает по делам. Но только не подумай, что они оба тут развлекаются. Мари всегда одета в черное, и я предполагаю, что она в трауре по тебе. Я не стал ей представляться, потому что считаю, что тебе самому надо решить, стоит ли ее разубеждать. Она ведет жизнь спокойную и достойную. С другой стороны, этот баронет – приличный человек. Ты бы с этим тоже согласился вопреки ненависти, которую ты питаешь к его соотечественникам. Он выступает в качестве отца или старшего брата, и совершенно очевидно, что он оказывает леди Мари протекцию, в которой она и ее сын очень нуждаются.
Ты упрекал бы меня, если бы я не уведомил тебя об этом, но прошу тебя хорошенько подумать, прежде чем ты примешь какое-либо решение. Если ты захочешь объявиться, то было бы хорошо, чтоб ты смог предложить Мари жить с тобой открыто. На этот случай я предупреждаю тебя, что сейчас в клубах много говорят про новый закон о разводах.
Я помню о слове, которое ты дал своей жене, и о том, что ты не такой человек, чтобы отречься. Но нужно, чтобы и Агнес не злоупотребляла данным тобой обещанием и не насмехалась над тобой. Спроси ее как-нибудь, чем она занималась два-три раза в неделю в лесу около Круа д'Урвиль. Там, к югу от дороги, ведущей в Ла Пернель, есть полуразрушенная башня, где прошлой осенью в малоприятной обстановке она частенько проводила время с одним человеком, имя которого я тебе называть не буду…»