— Вы хотели тем же вечером бежать ко мне? Да неужели! Вы были у нее, удобно устроившись в гостиной, позволяя ласкать себя…
— Откуда вам это известно?
— Потому что, представьте себе, я позволила себе то, что сделала бы на моем месте любая влюбленная женщина. Я поехала на улицу Бюффо и, заглянув в окно, убедилась в том, что вы в тот вечер были очень далеки от меня, но, наоборот, очень близки к Мишель. Вы расселись там, как медведь у горшка с медом…
Внезапно он отпустил ее, как будто обжегшись, и, побледнев, отшатнулся.
— Так это вы в меня стреляли, — отчеканил он изменившимся голосом.
— Так это я… что?
— Так это вы пытались меня убить, дважды выстрелив из пистолета…
Совершенно обескураженная, Лаура уставилась на Батца. Она никак не могла понять, как ей отвечать на такое невероятное обвинение.
— Я? — выговорила она наконец. — Я в вас стреляла? А вы случайно не повредились рассудком? Ведь чтобы вообразить такое, надо быть… Неужели, после стольких лет знакомства, вы, оказывается, совершенно меня не знаете… Вы, такой тонкий, ко всему прочему, человек! Стрелять в вас, как уличная девка, заставшая любовника с другой? Да еще два раза…
— Именно. Два раза.
Лаура разразилась горьким смехом и с убийственной иронией снова бросилась в бой:
— Но, друг мой, знайте: если бы моя рука держала пистолет, в нем, конечно, нашлась бы пуля для вас, но вторая предназначалась бы Мишель… и это если предположить, что я не выпустила бы обе пули именно в нее… В любом случае согласитесь, что я проявила чудовищную неловкость — ведь вы кажетесь мне таким живым! Или вы все же призрак? Для кладбища в самый раз…
Он снова приблизился к ней, и пальцы его с новой силой сжали ее запястья:
— Прекратите, Лаура! Перестаньте, прошу вас! Мне кажется, что я вижу ужасный сон… эта история просто безумна, нам надо все обсудить. Только не здесь! Уже поздно, и хозяин скоро придет запирать. Пойдемте. Найдем фиакр…
— Мой собственный ждет во дворе адвоката Деклозо, чуть дальше по улице, — уже совершенно обессиленная, проговорила она, желая не меньше, чем Батц, понять хоть что-то из этого их диалога.
Они направились на улицу Анжу, но, когда Жан хотел взять свою спутницу под локоть, она отстранилась. Он не настаивал и только обратил к ней взгляд, полный грусти, и так шли они молча, пока не оказались в экипаже. Лаура все пыталась разобраться, ведь он обвинял ее в ужасных вещах! Кто-то стрелял в Жана, а раз это была не она, то, уж ясное дело, кто-то другой, но кто? Долго она не раздумывала. В голову ей пришло только одно имя: Жуан. Не он ли поклялся убить Батца, если тот вольно или невольно заставит Лауру страдать? А ведь когда она в тот вечер приехала домой, не он ли ее встретил? Жуан не мог не заметить ее отчаяния. Что же он делал, пока она, запершись, рыдала у себя в комнате? Но если ее догадка верна, придется ему объясниться.
По-видимому, Батц размышлял в том же русле, что и Лаура, поскольку он неожиданно спросил:
— Ваш Жуан все так же меня ненавидит?
Одно упоминание его имени заставило молодую женщину тут же встать на защиту бретонца:
— С чего вы взяли, что он вас ненавидит? А мне вспоминается другое: шесть лет назад, день в день, когда королеву везли на эшафот, он спас вам жизнь.
— Я не забыл об этом, да и какое все это имеет значение? Скажите лучше, Лаура, как вы жили все эти годы?
— Неважно. Я путешествовала, вот и все.
— И ни разу не съездили в Бретань? Даже не послали туда весточки? Лали страшно волнуется и готова уже поверить в то, что вас больше нет на этом свете. Но почему вы так поступили?
— Откуда вам все это известно? Вы что, ездили туда?
— Представьте себе, ездил! Много месяцев провалялся в постели, едва не умер! А как только выздоровел, начал искать вас. Узнал, что мисс Адамс правительство чуть ли не выдворило из страны и она села в Гавре на корабль, направляющийся в Соединенные Штаты. Тогда я поехал в Сен-Мало и встретил там старую подругу, Лали, превратившуюся в судовладелицу. Кстати, она была очень печальна: не имея вестей ни от вас, ни от ваших слуг, она решила, что ваш корабль потерпел крушение и попросту затонул. Но сейчас-то, надеюсь, ее волнения позади?
— Не совсем. Я уезжаю домой завтра.
От ледяного ли тона Лауры, или от нарочито равнодушного выражения ее лица, но Батц снова рассердился и, схватив Лауру за плечи, начал трясти ее что было силы:
— Да скажите же, наконец, где вы были? Я хочу знать! Я имею право знать!
— У вас нет никаких прав… вы делаете мне больно…
— Ну и пусть! Говорите же!
— И не рассчитывайте! Мне нечего вам сказать.
Даже если бы Лаура и хотела, сейчас все равно она не могла ничего рассказать Батцу. Жан отпустил ее плечи, но только для того, чтобы схватить в объятия и жадно, властно поцеловать. И, хотя Лаура не отвечала на поцелуй, она чувствовала, что буквально тает от силы чувства этого мужчины. Время потекло вспять. В их воображении незатейливый интерьер фиакра превратился в постель со смятыми простынями в свете летнего дня, и на долгие минуты Лаура и Жан позабыли обо всем, что не имело отношения к яркой вспышке, бросившей их в объятия друг другу. Поцелуй следовал за поцелуем, губы их размыкались лишь для того, чтобы слиться снова и снова, но вдруг Лаура, почувствовав, что Жан расстегивает ей платье, ищет шею и грудь, запротестовала:
— Нет! Пожалуйста, не надо!
— Я так давно мечтал насытиться тобой! Я хочу этого прямо сейчас!
— Но все-таки не здесь…
— Где ты живешь?
— В отеле Университета на улице Бак… но туда нельзя! — испугалась она, вспомнив об Элизабет, Жуане и Бине…
Он, как встарь, весело расхохотался.
— Отель Университета? А знаешь ли ты, что там проживал мой старый враг д'Антрэг? Но ты права, заведение слишком респектабельное. Так поедем… к нам?
— К нам?
— Ты что, забыла отель Бове? Мы так были счастливы там! Ты даже не представляешь, сколько раз я ездил туда, надеясь, что ты вот-вот появишься в своем белом платьице и в гигантской соломенной шляпе!
Он крикнул кучеру адрес и вновь стал целовать Лауру, так что им показалось, что ехали они не больше минуты. Да время вообще остановилось для них. Они вычеркнули все, что существовало за пределами комнаты, той же самой, где они были тогда, и этой кровати, на которой их тела наконец нашли друг друга…
За окном было черным-черно, и на соседней церкви колокол отбил какой-то час, когда Жан полусонным уже голосом спросил:
— Так скажешь ты мне, что с тобой произошло?
— Нет.
Он приподнялся на локте, нахмурив брови, и тогда она нежно сказала:
— Не сердись. Я не имею права говорить.