Райкер кивнул.
— Босс будет счастлив. Это должно иметь успех. Моей жене тоже понравится. Она ведь целыми днями пропадает в Хламтауне.
Он сказал это совершенно спокойно. Квиллерен был поражен.
— Рози? Ты хочешь сказать…
Райкер по-прежнему невозмутимо покачивался на вращающемся стуле.
— Она пристрастилась к этому пару лет назад и с тех пор просто нас разоряет.
Квиллерен огорченно погладил усы. Знакомство с Рози длилось уже много лет, — с той поры, когда Арч и он были еще совсем зелеными репортерами в Чикаго.
— Когда… Как это случилось, Арч?
— Однажды она пошла в Хламтаун с каким-то подругами и увлеклась. Я и сам начинаю этим интересоваться. Только что заплатил двадцать восемь долларов за старую банку от чая — раскрашенная жесть. Жестью я как раз и занимаюсь: консервные банки, фонарики…
— О ч-ч-чем это ты? — заикаясь, выговорил Квиллерен.
— О всяком старом хламе. О древностях. Об антиквариате. А ты о чем?
— Черт побери, я говорил о наркотиках!
— Ты решил, что мы наркоманы?! — возмутился Арч. — К твоему сведению, Хламтаун — район антикварных магазинов.
— Но таксист сказал, что там притоны наркоты!
— Ты что, не знаешь таксистов? Конечно, район приходит в упадок, и по ночам там могут шляться всякие подонки, но днем в Хламтауне полно приличных покупателей вроде Рози и ее подруг. А твоя бывшая разве не водила тебя за антиквариатом?
— Однажды в Нью-Йорке затащила меня на выставку, но я это старье терпеть не могу.
— Очень жаль, — сказал Арч. — Рождество в Хламтауне, похоже, не плохая идея, но тебе придется держаться антикварной темы. Босс ни за что не позволит писать о наркотиках.
— А почему бы и нет? Вышел бы необычный рождественский очерк.
Райкер покачал головой.
— Рекламодатели будут против. Читатели становятся прижимистыми, когда нарушают их спокойствие.
Квиллерен презрительно фыркнул. Арч вздохнул.
— Почему бы тебе, Квилл, в самом деле не написать про антиквариат?
— Я же сказал, что ненавижу эти древности!
— Ты передумаешь, когда придешь в Хламтаун. Пристрастишься, как все мы.
— Спорим, что нет?
Арч вынул бумажник и достал оттуда маленькую исписанную желтую карточку.
— Вот адреса Хламтаунских продавцов. Только потом верни.
Квиллерен прочитал некоторые названия: «Всякая всячина», «Только крела», «Три сестрички», «Бабушкин сундук»… Ему стало муторно.
— Слушай, Арч, я хотел дать что-нибудь для конкурса.
Что-нибудь эдакое. А что я могу выжать из древностей? Мне повезет, если я получу двадцать пятую мороженную индейку.
— Возможно, ты будешь приятно удивлен. В Хламтауне полно всяких чудаков. А сегодня будет аукцион.
— Терпеть не могу аукционы!
— Этот должен быть занятным. Пару месяцев назад умер один продавец, и все его имущество пускают с молотка.
— Если хочешь знать мое мнение, на свете нет ничего скучнее аукционов.
— Антиквариатом часто занимаются женщины — незамужние, разведенные, вдовушки… Это-то ты должен оценить! Слушай, не валяй дурака! Что это я перед тобой стою на ушах? Это твое новое задание. Вот и займись.
Квиллерен стиснул зубы.
— Ладно. Дай мне на такси. Туда и обратно!
Он зашел в парикмахерскую, подстригся и подравнял усы — традиционная процедура перед тем, как приняться за новое дело; а ведь собирался подождать до Рождества. Потом поймал такси и поехал по Цвингер стрит — не без дурных предчувствий.
Начало улицы было застроено учреждениями, поликлиниками и современными жилыми домами. За ними простирался заснеженный пустырь — здесь когда-то были трущобы, которые теперь снесли. Еще дальше от центра расположилось несколько кварталов старых пустующих зданий с заколоченными окнами — ближайшие претенденты на снос. И лишь потом начинался Хламтаун.
При свете дня улица выглядела еще хуже, чем прошлой ночью. Многие старинные дома и огромные викторианские особняки вовсе заброшены. Другие либо превращены в гостиницы, либо изуродованы пристроенными витринами магазинов. Водосточные канавы забиты кашей серого льда с грязью, мусорные баки примерзли к нерасчищенным тротуарам.
— Этот район — бельмо на глазу города, — заметил таксист. — Давно пора бы его того…
— Не беспокойтесь, так и будет! — с надеждой откликнулся Квиллерен.
Приметив антикварные магазины, он остановил такси и неохотно вылез. Обвел взглядом мрачную улицу. Рождество в Хламтауне! В отличие от других районов, этот не был празднично украшен. Над широкой улицей не висели гирлянды, на фонарях не трубили сверкающие херувимчики. Прохожих почти не попадалось, машины проносились мимо, скрипя шинами, спешили куда-то в другие места.
Порыв северо-восточного ветра погнал Квиллерена к первой же двери под вывеской, утверждавшей, что там продается антиквариат. Внутри было темно, дверь оказалась запертой, но журналист приложил руки к лицу и всмотрелся сквозь стекло витрины. Он увидел большую деревянную скульптуру: кривое дерево с пятью обезьянами в натуральную величину, расположившимися на его ветвях. Одна обезьяна держала в лапах крючок для шляпы. Другая — лампу. У третьей было зеркало. У четвертой — часы. У пятой — подставка для зонта.
Квиллерен, чертыхнувшись, попятился.
Неподалеку он обнаружил магазин под названием «Три сестрички». Лавка была закрыта, хотя табличка в окне настаивала на обратном.
Квиллерен поднял воротник пальто и прикрыл уши перчатками. Он уже жалел, что подстригся так коротко. Следующим на очереди был «Бабушкин сундук» — и подвальчик под названием «Антик-техника», который выглядел так, словно не открывался вообще никогда.
Между антикварными магазинами вклинились другие лавки с неизменно грязными окнами. В одной из них — даре под вывеской «Фрукты, Сигары, Резиновые перчатки и Всякая всячина Попопополуса» — Квиллерен купил пачку табака, который оказался сырым.
С растущей неприязнью к своему новому заданию журналист добрался мимо полуразрушенной мужской парикмахерской и третьеразрядной лечебницы до большого углового антикварного магазина. На двери висел замок, а на окне — объявление об аукционе. Квиллерен проверенным уже способом заглянул внутрь: пыльная мебель, настенный часы, зеркала, охотничий рог, превращенный в люстру, и мраморные статуи юных гречанок в скромных позах.
Кроме того, он увидел отражение другого человека, направлявшегося к магазину. Неуверенной поступью этот другой приблизился, и послышался дружеский бас:
— И тебе нравится эта дрянь?