За пригоршню баксов | Страница: 47

  • Georgia
  • Verdana
  • Tahoma
  • Symbol
  • Arial
16
px

– Пей! – сказал парень.

Налил полный стакан водки, придвинул к Юшкину.

Ему не нужен был Юшкин трезвый. Он ему нужен был пьяный, бездвижный, ничего не видящий и ничего не слышащий. Потому что возникла какая-то угроза, и Юшкина надо было выключить на время, чтобы не мешал. Но Юшкин боялся этого будущего беспамятства. С ним что угодно могли сделать. Ситуация ухудшалась, что-то не клеилось у этих ребят, и кто знает, что придет им в голову, до чего они додумаются. Уж если его спрятали так далеко и так надежно, если заперли на давным-давно заброшенной турбазе, где никто не появляется, значит, имели какую-то цель, какой-то интерес, и если столько они с Юшкиным провозились, то и теперь расслабляться не будут.

У него еще был шанс, о котором он подумал сразу, как только услышал слова седого: «А товарищ твой не видел?» Ведь он действительно видел. И мог рассказать. Участие в этом самодеятельном расследовании казалось Юшкину спасительным. Потому что выводило его из импровизированной тюрьмы к людям.

– Я видел этого пацана, – сказал Юшкин.

– Какого пацана?! – воззрился на него его собеседник.

– Ты неплотно прикрыл дверь. И я все слышал.

Обязательно надо было объяснить, что он не подслушивал. Чтобы парень не заподозрил, что Юшкин способен вести свою игру. Парню казалось, что дверь он прикрыл плотно. Но теперь он не был в этом уверен.

– Я видел вора, – сказал Юшкин.

– Когда?

– Недавно. Я в днях сбился, так что точно сказать не могу. Но недавно, всего несколько дней назад.

– Та-а-ак, – протянул парень.

Он хмурился. Никак не мог взять в толк, как это Юшкин исхитрился увидеть то, что сам он не видел.

– Я на берегу сидел. А ты стоял возле дома, – пришел на помощь Юшкин. – Вдруг шум, – продолжал Юшкин. – Я смотрю: пацан…

– Пацан?

– Ну да! Малолетка. Выскочил – и бежать.

– Куда?

– Вдоль берега, – сказал Юшкин. – Куда ж ему еще бежать?

– Он на тебя бежал? Или от тебя?

– На меня, – с готовностью доложил Юшкин.

Это было очень важно – что на него. Потому что означало, что Юшкин видел его лицо. И мог свидетельствовать. Он становился свидетелем, и его уже никак невозможно было исключить из процесса. По крайней мере, он очень на это надеялся.

– Ты его лицо видел? – спросил парень.

Сработало!

– Да, – спокойно ответил Юшкин, хотя это спокойствие далось ему немалыми усилиями.

Парень прикусил губу. Задумался. Юшкину казалось, что он угадывает ход его мыслей. Ведь если это был пацан-малолетка, то почти наверняка он из местных, где-то здесь живет. Подсказать тому седому – и он по приметам, вполне возможно, отыщет воришку. Проблема с нежелательными гостями полностью при этом не снималась, но кто знает – может быть, тогда и обойдется. Что-то седой придумает. Ему ведь тоже огласка не нужна. Лопухнулся он. Причем уже во второй раз. И если ему подсказать, что не надо бить в колокола…

Парень поднял голову и посмотрел на Юшкина. Мешал ему Юшкин. Связывал по рукам и ногам. Надо бы бежать к тому, седому, пока тот не позвонил в Петрозаводск, не поднял тревогу, а Юшкина одного не оставишь. И с собой не возьмешь.

– А как он выглядел, тот пацан?

– Лет пятнадцать ему, – сказал Юшкин и демонстративно зевнул. – Маленький такой, вертлявый. Стрижка короткая, ну вроде как тифозные раньше были. Знаешь? Светленький такой. Белобрысый. И уши у него вот так, – Юшкин оттянул уши, демонстрируя.

Получалось, что лопоухий. Примет много. Не может быть, чтоб седой не узнал.

И снова Юшкин демонстративно зевнул.

– На-ка, выпей! – торопливо плеснул водки в стакан парень.

Юшкин сейчас видел его насквозь – со всем его беспокойством и лихорадочной поспешностью мыслей и поступков. Ему надо было споить Юшкина, чтобы начать действовать.

– Не-е, не буду, – поморщился Юшкин. – Нехорошо мне что-то. Полежу я лучше.

– Пей! – обозлился парень.

Но нельзя было сейчас пить. Не ко времени.

– Мутит меня, – сообщил Юшкин. – Вот чувствую, что не пойдет. Ты хочешь, чтобы я тут наблевал?

Парень не хотел. И растерянно отступился.

Юшкин, волоча ноги, добрел до кровати и свалился в нее, демонстрируя, как сильно пьян.

У него уже был план. Он хотел успокоить своего тюремщика, притупить его бдительность, дать понять, что не создаст для него проблем. И в итоге остаться одному. Парень уйдет. Он и так места себе не находит. Только на это у Юшкина и был расчет – что парень отступит от своих правил.

Но обмануть тюремщика не удалось. Юшкин уже было закрыл глаза, но вдруг почувствовал жесткий захват на своем запястье. Он встрепенулся, но опоздал. Второе кольцо наручников парень замкнул на металлическом пруте спинки кровати. Теперь прикованный Юшкин не мог никуда деться.

– Вот, – пробормотал парень. – Полежи-ка. А я скоро вернусь.

* * *

Парня не было долго. Так долго, что Юшкин даже заснул. Все-таки опьянел он. А еще тишина вокруг. Крикнет изредка птица, и снова тихо. Вот его и сморило. А проснулся оттого, что ему было очень неудобно. Рука пристегнута наручниками к спинке кровати, он повернулся во сне, металл впился в кожу. В комнате было темно. И в этой темноте четко выделялся розовеющий квадрат окна. Белые ночи, вспомнил Юшкин. Ночь уже наступила.

– Эй! – позвал он.

В темноте произошло какое-то движение.

– Что случилось? – сонным голосом спросил парень.

– Разомкни наручники, – попросил Юшкин. – Рука затекла.

Парень чертыхнулся, но поднялся.

– Ну что там с воришкой? – спросил Юшкин.

– Нормально все.

– Нашли?

– Все решилось, никаких проблем, – сказал парень.

Кажется, он совсем не хотел разговаривать на эту тему.

Снял наручники.

– Ужинать будешь? – спросил он.

Ужинать – это водку пить. Юшкин был в курсе.

– Что-то мутит меня, – проявил он осторожность.

– Ты не чуди, – посоветовал парень.

Или почувствовал, что Юшкин хитрит, или так просто сказал, для острастки.

– Нет-нет, правда! – засуетился Юшкин. – Я потому и проснулся, что почувствовал…

Он резко поднялся.

– Мне надо выйти, – пробормотал.

Под полным подозрения взглядом своего надсмотрщика Юшкин выскочил из дома, преодолел расстояние до туалетной кабинки – уже бегом – и, только укрывшись за дверью, позволил себе снять с лица маску страдания.