И скоро Катерина смогла выйти на работу. Помимо издательства, она нашла себе еще халтурку – устроилась преподавателем художественного воспитания в центр детского эстетического развития «Солнышко». Трогательным малышам она преподавала рисование, и как ни трудно было справляться с ними, успехи учеников радовали Катю. Игорек необычайно верно ухватил в своей акварели огненный, жаркий цвет рябиновой кисти… Снежана только и может рисовать, что наряды для куклы Барби, но как изящны и изысканны эти платьица! Радостен был труд Катерины, особенно когда и Мышка подросла настолько, чтобы посещать «Солнышко»!

…Нетерпеливо постукивают о края банок кисточки, шуршат-перешептываются альбомные листы, крошится от усердия ластик. А вот неровно штрихует бумагу чей-то совсем еще неумелый карандаш… Глядя на ребят, сосредоточенно склонившихся над рисунками, Катя, простите – Екатерина Федоровна, испытывала странное чувство: будто громадные чаши незримых весов, угрожающе перевешивающие одна другую, наконец-то застыли в спасительном равновесии. Пусть мир жесток, пусть тяжелы тучи и грозны ветра, но не детским ли рисунком, не этими ли разноцветными каракулями сохранена любовь и надежда?

Иногда Екатерина Федоровна подходила к кому-нибудь из ребят, как подходили когда-то к ней ее наставники, и объясняла, поправляла, добавляла своей рукой пару штрихов. И старалась чаще хвалить, подбадривать.

– Молодец, Аня. Это, значит, у тебя река и лодочка. А почему берег такой черный? Помнишь, мы говорили, что в природе в чистом виде черного цвета не существует? – Она бралась за кисточку девочки и продолжала. – Река у нас синяя, в ней отражаются облака. Так… Так… Теперь и бережочек заиграет оттенками, тут и коричневый, и серый… А желтенький цветок, ну, вот такой, скажем, ирис, будет к месту…

Время от времени Катя посвящала целое занятие разговору о какой-нибудь картине. Она готовилась к этому заранее, читала статьи в журнале «Юный художник», добывала большую качественную репродукцию. И, как всегда, волновалась.

– Сегодня, ребята, – объявляла она торжественно, – поговорим о картине Федора Павловича Решетникова «Переэкзаменовка». Начнем с того, что выберем для героя картины имя. Кто хочет?

– Катерина Федоровна, Катерина Федоровна, можно?

– Ну, пробуйте, только не с места и по очереди.

– Андрей.

– Петр.

– Коля.

– Пусть будет Коля. Как учится наш Коля, понятно из названия картины. Время года тоже определить нетрудно – начало лета. Но вот скажите мне, для чего картина разделена как бы на две части – ярко освещенная лужайка с ликующей детворой и затененная, полная сосредоточенности комната, где занимается нерадивый ученик? Ему трудно дается наука, скорее всего, математика, и только верный пес разделяет с ним его горе. Кстати, давайте притихнем и прислушаемся… хорошо… слышите, даже напряженное сопение Коли удалось передать художнику…

По пути домой Катя спросила у Мышки:

– Ну что, будешь оставаться на второй год, когда пойдешь в школу?

Мышка чуть обиженно и очень серьезно ответила:

– Ты же знаешь, я буду пятерочницей!

Хорошо все-таки, с радостью думала Катерина, что лучик «Солнышка» коснулся и ее Мышки…

Разумеется, бывали и трудные времена, бывали месяцы, когда Катерина не знала, чем ей заплатить за комнату, и тосковала, глядя на себя в зеркало… Тонкой сетью пролегали не по годам ранние морщинки возле глаз, горестная складка ложилась у рта, и ничем, никакими кремами и витаминами эту складку было не изгладить, а ведь она еще так молода! Что ж, вроде и жизнь устаканилась, не хуже, чем у других, и все идет, как надо, – работается работа, растут картины, продаются понемногу, подрастает дочка, но какая тоска забирает, если позволить себе на секунду вспомнить Ивана, его неотразимо-добрую улыбку, берлинскую лазурь его глаз!

Однажды, припомнила Катерина, в ее студии отключили отопление. На дворе стояли трескучие крещенские морозы, и крошечная спаленка моментально выстыла, вызнобилась. Иван проснулся первым, встал, нашел и включил обогреватель. А потом, нащупав под одеялом ледяные ступни Кати, начал напяливать на них шерстяные носочки. От того она и проснулась, от того и возрыдала вдруг светлыми, чистыми слезами, словно знала, что никогда, ни он и никто больше, не будет надевать носки на ее озябшие ножки… Иван тогда испугался и стал утешать ее, будто дурной сон ей привиделся, а она все плакала, и сейчас плакала так же… Никогда не успокоится душа ее, весь отмеренный на земле срок будет она рыдать и вопить: «Только он, только его, только о нем, его бы мне хоть раз еще увидеть, моего милого, моего лапушку, но нет, не суждено в этой жизни мне его увидеть – радость мою, жизнь мою, мальчика моего звездного!»

И я подвываю ей тихонько: «Ла-пуш-ку!», – и по всей земле стоит неумолчный, денный и нощный бабий стон, и все на один лад – о разлуке, об одиночестве, о страхе перед неумолимым временем…

Глава 3

Катерине исполнилось двадцать три года.

Мышке, ее дочери – четыре.

Характеры у них были совершенно разные. Катя, как художница, была в их маленькой семье представительницей стихийного, неорганизованного начала. Мышка представляла начало рациональное. Ее любимой игрушкой был невесть как затесавшийся среди Катиных вещей калькулятор. И еще она копила деньги. Подбирала завалявшиеся по щелям и карманам десятикопеечные монетки и складывала их, как Плюшкин, в мешочек. Мешочки мастерила сама, увязывая какие-то лоскуты. Когда мешочек заполнялся, она прятала его и принималась заполнять новый. В общем, совершенно оправдывала свое прозвище – Мышка.

Катя как-то разыскала ее клад в углу под тумбочкой и расстроилась:

– Мышка, скажи, зачем ты спрятала монетки? Ты, что ли, жадина? Могла бы купить чупа-чупс или мармеладного червячка…

Мышка только глубоко, по-взрослому вздохнула.

– Тебе лишь бы сладости, – посетовала она, с упреком взглянув на свою непутевую мать. – О будущем бы подумала!

– Что-о? – весело удивилась Катя.

– Вот тебе и что. Не век же нам в коммуналке ютиться. Надо накопить денег, да и купить свой домик.

– Мышка! – ахнула Катя. – От кого ты это слышала?

– Слава богу, у самой голова на плечах, – с достоинством ответила Мышка.

За ней знали одну только слабость – она была сластена. Могла съесть плитку шоколада в один присест и особенно любила мармеладных червячков. Катя как-то попробовала любимое лакомство дочери, так потом весь день плевалась. Тьфу, что за вязкая, липнущая к зубам, приторно-сладкая, пахнущая красителем дрянь!

– Мышка! Это же, наверное, ужасно вредно!

– Все полезно, что в рот полезло, – парировала Мышка.

Это была уже школа дяди Вити.

…Именно Мышка первой познакомилась с Георгием. Как-то с утра Катя собрала дочь, и поехали они за сто верст киселя хлебать – к Эмилии Габриэловне, узнать, не проданы ли две картины, отданные в салон еще на позапрошлой неделе. Скорее всего, картины «ушли», они всегда продавались неплохо, и может быть, хозяйка «Серебряного павлина» уже даже звонила Кате, но вот беда – телефон у них был сломан, где-то повредили кабель и все никак не могли починить. Ехали долго, и это было хорошо, потому что Катя рассказывала Мышке сказку про братьев, превращенных в диких лебедей, и про их сестру Элизу, что сплела для них рубашки из жгучей крапивы. Только у одного, младшего брата вместо руки осталось лебединое крыло, потому что Элиза не успела довязать рукав… Сказка была длинная, ее хватило на всю дорогу, и, уже входя в галерею, Катя подумала, что жить человеку с лебединым крылом вместо руки так же тяжело, как с безнадежной любовью в сердце!