Всадники уносятся в степь. Мне же остается смотреть, как стелются, сливаясь с ковылем, тени.
Мы остаемся.
Среди костров, с которыми играет ветер. Среди слуг и собак, одинаково к нашей светлости безразличных.
Зачем я здесь?
Потому что мне положено присутствовать. Улыбаться. Отвечать поклоном на поклон. Иногда перебрасываться парой слов с незнакомыми людьми, не слишком-то желающими разговаривать со мной. А с другой стороны, когда я еще из замка выберусь?
Здесь воздух все еще соленый. А сквозь травяные космы проглядывает темная земля. И Гнев ступает мягко, крадучись. Послушен моему желанию, он переходит на рысь, затем – на галоп.
– Леди собралась доехать до солнца? – интересуется Сержант.
Он держится слева, близко, но не настолько, чтобы мешать. Остальные – растянулись полукольцом.
– Только до горизонта.
– Не стоит уходить далеко. – Сержант привстает на стременах и оглядывается.
Я повторяю фокус. Степь да степь кругом… наш лагерь – точка по другую сторону горизонта. Ощущение абсолютной свободы. Впервые, пожалуй, за все время.
Стоит приказать Гневу и…
– Нам лучше вернуться. – Это не приказ, и если мне захочется углубиться в сизо-желтое море, Сержант просто последует за мной. До горизонта ли, до солнца или той невидимой мне границы, за которую нельзя переступать.
Свобода – это всегда иллюзия.
И мы возвращаемся.
Едем в другую сторону. Снова возвращаемся.
Пьем травяной чай, который варят в котле над костром. Чай пахнет вишней и сосновыми шишками, на поверхности плавает тонкая пленка смолы, но вкус соответствует месту. К чаю подают треугольные хлебцы с чесноком и сыром. Остро.
Вкусно.
Гнев разделяет мое мнение.
– Сиг, может, сыграешь?
Я почти уверена, что получу отказ, но Сиг пожимает плечами. Его голос перекликается с клекотом сокола, словно дуэтом поют.
На ржавый кабассет надет венок.
Холодный взгляд, отточенный, как шпага.
В груди бушует ярость и отвага —
Он пес войны, точней, ее щенок… [4]
Это не совсем то, чего я ждала, но, надо признать, – в настроение. И Сержант, который неодобрительно хмурится поначалу, лишь вздыхает.
– Это наемничья песня, леди, – поясняет он.
Пускай. Я слушаю. И другую тоже… третью. Эти песни отличаются от вчерашних. Но мне они по вкусу. И люди подбираются ближе. Когда же Сиг не без сожаления откладывает мандолину, я говорю ему:
– Спасибо.
Он кланяется, приложив раскрытую ладонь к груди.
– Может, леди поделится еще одной историей из вашего мира?
Почему бы и нет? Времени, подозреваю, у меня много.
«Макбет»?
Или вовсе не Шекспир? «Юнона и Авось»… ты меня на рассвете разбудишь. Жаль, что петь не умею. Но Сиг ловит слова на лету, и музыку подбирает. Хороший у него голос, ничуть не хуже, чем у Гийома.
…я путь ищу как воин и мужчина…
…принесите карты открытий в дымке золота…
Почему-то становится грустно. Как будто достигнут предел, но какой – не понимаю. И Сержант, нарушая паузу, предлагает:
– Может, вы хотите еще покататься?
Хочу. Надо же чем-то себя занять от дурных мыслей.
Это не ревность, а что – не знаю.
И снова летим, на сей раз против ветра. Гнев проламывает воздух, я же глотаю его, продымленный, просоленный, желая напиться досыта.
Охотники возвращаются затемно.
Их приближение выдают собаки. И люди, стянувшиеся к большому костру, разом вспоминают, что их здесь быть не должно. Моя история – вторая за сегодняшний день – обрывается. И Ромео остается жив, пусть и разлучен с несчастною Джульеттой.
Охота была удачной – к кострам выносят туши носорогов, только не африканских, а шерстистых. Звери огромны и страшны даже мертвыми. Рассмотреть подробней не получается: разве нашу светлость оставят без вечерней порции яда?
– Ваша светлость, – леди Лоу поклонилась, – можете поздравить нас с успешным завершением охоты. Надеюсь, вы также неплохо провели время.
– Будьте уверены.
– Уверена. И очень за вас рада.
Она очаровательно вежлива, и я уговариваю себя успокоиться. В конце концов, я и вправду неплохо провела время: почти добралась до солнца, поймала ветер, вот только историю недорассказала. Может, переписать Шекспира и сочинить иной финал? Ромео остается жить, и Джульетта сбегает с любимым, чтобы…
Кайя перехватывает поводья Гнева и, накренившись в седле, целует меня в щеку. От него пахнет вином и кровью, поровну. Его переполняет хмельная энергия, и я хотела бы порадоваться вместе с ним, но пока не научилась притворяться. Кайя отстраняется.
– Что случилось?
Промолчать? Соврать? Он увидит, да и… ложь ни к чему не приведет.
– Кайя, – на нас смотрят, но вряд ли слышат, – я не игрушка. Меня нельзя вытаскивать из коробки только тогда, когда тебе хочется.
Понимает. Не сразу, но понимает. И радость его меркнет.
– Там было небезопасно.
– А здесь я чувствовала себя собакой, которую заперли, чтобы под ногами не мешалась.
Этого уже говорить не следовало. Мы не ссоримся, нет. Скорее, это похоже на разлом, причиняющий боль обоим. Возвращаемся в город. Рядом, но порознь. И, кажется, многие это замечают.
Между пунктами «осознать проблему» и «принять решение» у женщин чаще всего присутствует пункт «поплакать, а вдруг поможет».
Размышления о женской сути
Раз, два, три, четыре… овцы скачут через барьер, издевательски помахивая хвостами, а сна ни в одном глазу. И ведь знаю причину.
И злюсь, уже не понимая на кого. Ну вот как получается, что у меня ни дня без приключений? Что, если они меня не найдут, то я их совершенно точно обнаружу.
Ворочаюсь. На левый бок.
На правый.
На спину – так хоть вышитые завитушки на балдахине посчитаю. Хватает меня ненадолго.
Встаю.
Дохожу до двери и замираю. Стучать? Не стучать? Как у них тут принято? И вообще не факт, что Кайя у себя. Возможно, их светлость снова заняты подавлением вольномыслия и наведением порядка в рядах четвертой власти. А если и у себя, то сомневаюсь, что рады меня видеть.
Но перспектива бессонной ночи стимулирует к действию.