Вычистим хищные норы
Щеткой стальною штыков.
Пусть от Урала до Вены
Встанет гигант трудовой,
Чтобы от Камы до Сены
Вспыхнул наш фронт огневой.
Не за могучим Уралом
Кончится страшный турнир,
В битве труда с капиталом
Поле сраженья – весь мир.
Это была «Уральская походная», любимая песня Свечникова. То, что родилась она не в гуще масс, а была написана Фимой Фрейманом из дивизионного агитотдела, не делало ее хуже. Было чудом, что такую песню сочинил чахлогрудый аптекарский ученик, который с бойцами даже поговорить толком не умел, его тут же сбивали с темы, спрашивая, из чего мацу пекут, или проверяли образованность вопросами о том, сколько патронов вмещает лента к пулемету Максима или Шоша. Тем неодолимее казалась высшая сила, избравшая своим орудием его, убогого. Мороз шел по коже, когда эта песня гремела в полковом строю, но сейчас ее грозные слова звучали в памяти печально и нежно, будто их напевала маленькая женщина с волшебным именем и голосом райской птицы.
В рекреации грянули шаги. Дверь распахнулась, в нее головой вперед влетел кто-то, кому, видать, крепко поддали сзади. В следующую секунду Свечников узнал Попова. За ним вошел незнакомый парень с наганом, последним – Нейман, тоже с револьвером в руке.
– Не ранены? – осведомился он.
– Нет.
Нейман без церемоний выставил Вагина в коридор, велев ему топать домой, и повернулся к Свечникову.
– Что вы здесь делаете?
– Пытаюсь восстановить картину вчерашних событий.
– А почему свет не зажгли?
– Не горит. Что-то с проводкой или на станции отключили.
Парень с наганом щелкнул одним из выключателей. Послушно зажглась ближайшая к сцене лампочка. В ее желтом блеске оголились грязные обои, ободранные стулья, за ногу прикованный цепью к кольцу в стене, как колодник, помутневший рояль. Подсолнуховая лузга забелела на полу, дранка выступила на потолке в тех местах, где под пулями из курсантского нагана отслоилась штукатурка.
Остальные выключатели сработали так же исправно.
– Врать нехорошо, – улыбнулся Нейман. – Кого-то вы опасались, раз электричество не включили. Служить мишенью вам не хотелось. Не пойму только, зачем встали у открытого окна, рядом с горящей свечой. Поступок, прямо скажем, неосмотрительный.
Попов угрюмо помалкивал. Губа разбита, кровоподтек наливается над глазом, на мощной, как у питекантропа, надбровной дуге. Студент физмата, он уверял, что такое строение лобной части черепа говорит о выдающихся математических способностях, они-то и позволили ему холодно исчислить все пороки эсперанто и достоинства непо.
– Это он стрелял, – сказал Нейман.
– Не я, нет! – замотал головой Попов, одновременно втягивая ее в плечи на тот случай, если опять станут бить.
– Чего тогда побежал от нас?
– Испугался. Я же не знал, кто вы такие.
Нейман снова обернулся к Свечникову.
– Его отчислили из университета за погромные настроения. Вы писали об этом в губком, и они сочли нужным отреагировать на сигнал. После этого Попов в компании студентов грозился вас убить.
– Просто языком болтал со злости, – оправдался тот.
– А что тебя понесло сюда на ночь глядя?
– Даневич велел прийти, а сам не пришел.
– Это правда, – подтвердил Свечников, – я им назначил свидание. Вчера они оба сидели в задних рядах. Думал, покажут, кто где находился после того, как погасили свет.
– Ладно, разберемся. Уведи его, – приказал Нейман парню с наганом.
Подождав, пока за ними закроется дверь, Свечников сказал:
– Вы из питерской чрезвычайки, ваша цель – Алферьев. Чего ради вы занимаетесь делами нашего клуба?
– Плевать я хотел на ваш клуб! Я хочу найти убийцу Казарозы. Давайте не будем ваньку валять. Вы отлично знаете, что стреляли не в нее, а в вас. Вчера Попов промазал, сегодня решил исправить ошибку. Допускаю, его вы не брали в расчет, но что вам есть кого опасаться, знали, потому и свет не зажгли… Кого вы подозреваете?
– Никого.
– А Варанкин? Сикорский?
– С какой стати?
– Председатель правления клуба числится в штате губисполкома. Кроме пайка ему положен денежный оклад в совзнаках, клубная касса и членские взносы в его распоряжении. Должность хлебная. Сикорский мечтает на ней остаться, Варанкин – ее занять. Вы мешали им обоим. Скоро выборы, а у вас наибольшие шансы быть избранным. Вчера, на концерте, я слышал, как Варанкин сказал об этом рыжей барышне. Ее зовут Ида Левина, раньше она была его любовница, теперь – ваша.
– Вы-то как знаете? – поразился Свечников.
– От Сикорского. Сегодня я с ним встречался и сообщил ему, что Казарозу убил не курсант, а кто-то другой. Он сразу сказал, что убийца целился в вас.
– Почему именно в меня? Там было полно народу.
– Да, но впереди вся публика сидела на местах. Стояли вы один, это я хорошо помню. Пуля прошла как раз на уровне вашей головы. Я спросил у Сикорского, кто ненавидел вас настолько, что мог решиться на убийство, и он назвал Варанкина. Эта рыжая дала ему отставку из-за вас, у него было две причины всадить вам пулю в затылок.
– Поэтому вы его и арестовали?
– Нет. Просто Караваев проверил ваш архив и обнаружил копию письма, которое нашли при обыске у Алферьева. Писал Варанкин. У них на кафедре есть пишущая машинка с латинским шрифтом.
Свечников достал брошюру «12 уроков эсперанто-орфографии», показал фамилию автора на обложке.
– Это из библиотеки Варанкина. Он отправил письмо Алферьеву как эсперантист эсперантисту, вот и всё. Прочитал его труд и захотел высказать автору свои замечания.
– Вы правы, – согласился Нейман, – на допросе он заявил то же самое. Завтра мы его отпустим. Теперь ясно, что Казарозу убил Попов. Стрелял в вас, а попал в нее. Вам повезло.
Закурив, он продолжил:
– Вчера, только вы ушли, к Караваеву явился его информатор из студентов, сказал, что Попов давно грозится вас убить. Я всё понял и приказал последить за ним. У меня было опасение, что он не оставил идею с вами поквитаться. Когда в половине одиннадцатого Попов вышел из дому, мне дали знать. Я счел не лишним понаблюдать за ним лично.
Он подошел к училищу, постоял у крыльца, затем направился во двор. Через минуту раздался выстрел. Мы бросились к воротам, он увидел нас и побежал. По дороге успел выбросить револьвер.
– Вы его нашли?
– Темно, утром найдем. Я примерно знаю, где нужно искать.
– Даневича тоже отчислили из университета?
– Нет. Его – нет.
– Почему? В губком я писал про них обоих.