Шел двенадцатый час, когда Сева сошел с крыльца главного корпуса и направился к стоявшей за корпусом машине.

– Поздно, сегодня уже не придет, – виновато доложил он Хасану, при его приближении опустившему стекло в окне. – Завтра с утра надо приехать. Сумка там стоит.

– Что в ней?

– Хер его знает! Он тут какую-то дачницу подцепил. У нее, наверное, ночует, – поделился Сева сведениями, добытыми у соседа Жохова.

Он полез в салон, но Хасан, перегнувшись через сиденье, выпихнул его наружу и захлопнул заднюю дверцу.

– Придет, посмотришь, куда денется. Только по-умному.

– И что с ним делать?

– Ничего. Позвонишь, мы приедем.

– Спать-то мне где? – спросил Сева, но Хасан уже поднял стекло.

Ильдар прикрыл глаза, беззвучно пошевелил губами и повернул ключ зажигания с таким видом, словно приводил в действие высшую силу, ниспосылающую в мотор божественную искру с ночных небес. Через пару минут задние огни ярко вспыхнули в конце аллеи, погасли, пока сторож открывал ворота, снова загорелись тусклым будничным светом и окончательно исчезли за изгибом дороги. Слышнее стало, как ветер шумит в голых деревьях парка.

В лесу этот шум перешел в протяжный мощный гул, идущий по вершинам елей и сосен, но за стеклами, за гудением мотора почти не слышный. Машина вылетела к дачному поселку, одолела подъем и втянулась в сжатую заборами улицу. Нигде не светилось ни одно окно. Дома стояли пустые, черные, но в одном из них теплилась жизнь. Хасан заметил, что над крышей скромной дачи в глубине участка белеет сносимый ветром дымок. Две звездочки, протаявшие среди облаков, дрожали в теплых струях идущего из трубы воздуха.

– Останови, – приказал он Ильдару.

21

Фиолетовый пакетик с мягким колесиком внутри нашелся между диваном и стенкой.

– Ловко ты мне его подсунула, – вспомнил Жохов, пряча его под подушку.

– Пришлось проявить инициативу. Хотя женщине трудно это сделать, если мужчина ей нравится.

– А если не нравится?

– Тогда легче.

Он благодарно погладил ее лобок. Чувствовалось, что на днях здесь побывали ножницы.

– Подожди, – отвела она его руку, – давай сначала поговорим о чем-нибудь таком… Тебе снятся эротические…

– Мне никакие не снятся, – слукавил Жохов, считавший сон без сновидений признаком мужественности.

– А мне снилось недавно, что меня хотят изнасиловать трое бомжей. Ночью бегут за мной по улице, я кричу, зову на помощь, а кругом – никого. Загнали меня в какой-то тупик между заборами. Дальше бежать некуда, я повернулась к ним, а сама вся трясусь от страха. Один выходит вперед с такой мерзкой ухмылочкой на роже, расстегивает штаны, достает член. Вдруг вижу – член у него отваливается и падает на снег. Он как в столбняке смотрит себе на то место, где было и нету, а я начинаю хохотать, хохотать и сквозь хохот кричу голосом ведьмы: «Следующий!»

– Ничего себе эротика.

– Просто это уже в подсознании. Очень хочется, чтобы у них все поотваливалось.

– У кого у них?

– У Гайдара, например. Или даже у Ельцина.

– Ты, что ли, против референдума? – удивился Жохов.

Катя повернулась к нему, приподнявшись на локте.

– Какая у тебя в детстве была любимая книжка?

– «Занимательная минералогия» Ферсмана.

– А из художественной литературы?

– «Тайна Соколиного бора», – честно признался он, хотя мог бы назвать что-нибудь посолиднее.

– Кто автор?

– Не помню. Что-то про партизан.

– А моей настольной книгой был «Мышонок Пик» Бианки. Читал?

– Сто раз.

– И я! – обрадовалась Катя. – Я представляла, что стала такой же крохотной, как он, и мы с ним вместе от всех прячемся. Забьемся в норку, прижмемся друг к другу и сидим.

– Это детская сексуальная фантазия, – определил Жохов.

– Возможно. Знаешь, кстати, как мышкуют лисы?

Он не знал. Она стала рассказывать, что лиса в поле гонится за мышкой, та раз – и в норку. Тогда лиса начинает прыгать сверху на всех четырех лапах. Мышка, бедненькая, сидит в своей комнатке, а стены уже в трещинах, как при землетрясении, люстра качается, в шкафу посуда вдребезги. Потолок вот-вот рухнет, а выскочить нельзя, там – рыжая.

– Я постоянно чувствую себя этой мышкой, – закончила Катя.

– Пойми, – сказал Жохов, – Господь Бог сподобил нас жить в такое время и в такой стране, что за несколько недель можно составить себе состояние. Сумеем, еще и внукам хватит. Дураки будем, если не рискнем. Всю жизнь потом жалеть будем.

Рядом лежала мышка, которая хотела стать ведьмой, дочь фараона с Дегтярного переулка. Он перевалился на живот и ткнулся носом ей в грудь. Впервые в жизни приятно было нюхать женщину не до, а после. Она слабо пахла чем-то горьковато-аптечным, как сушеная лекарственная трава.

Калитка была заперта на вертушку. За ней, чуть заметные в темноте, двойной цепочкой тянулись следы. Прошли двое, мужчина и женщина.

Хасан просунул руку между штакетинами, повернул деревянный брусок на гвозде, шагнул во двор и позвал:

– Эй, хозяйка!

Окна в доме остались темными, но над головой у него зажглась лампочка, спрятанная в ветвях дерева за оградой. Конусообразный жестяной колпак направлял ее стосвечовый свет на пространство у входа во двор. Теперь Хасан виден был как на ладони, а сам не видел ничего.

Лязгнули запоры, заскрипело крыльцо. Мужской голос спросил:

– Чего надо?

Не ответив, Хасан отступил в сторону, чтобы выйти из освещенного круга, мешавшего разглядеть человека на крыльце. Еще секунда, и опоздал бы. От дома, беззвучно стелясь по снегу, прямо к нему неслась низкая черная тень. Он еле успел выскочить на улицу и захлопнуть за собой калитку. Громадный ротвейлер, хрипя, стал бросаться на ограду, пока его за ошейник не оттащил крепкий старик в телогрейке.

Подбежал Ильдар с пистолетом в руке.

– Поехали, – сказал ему Хасан. – Это не он.

Глава 8 Новые лица

22

Очерк о самозваном цесаревиче Шубин состряпал за один день после разговора с Кириллом. Основа была, еще в перестройку ему попались записки одного колчаковского офицера из томских студентов, не без юмора вспоминавшего, как в феврале 1919 года, под Глазовом, неизвестный подросток ночью вышел к их позициям со стороны красных. Подойдя ближе, он, чтобы в темноте не шлепнули по ошибке, громко затянул «Боже, царя храни». Шел и пел, пока не наткнулся на этого томича, который на выборах голосовал за народных социалистов. Тот с размаху врезал ему по скуле. Певец взмахнул руками и сковырнулся в сугроб. «Запомни, – склонившись над ним, строго сказал автор записок, – мы не за царя воюем, а за Учредительное собрание!» Он сдал этого монархиста в штаб и наутро узнал, что съездил по физиономии не кому-нибудь, а чудом спасшемуся цесаревичу Алексею.