Жена закрыла тему и, не вылезая из постели, начала излагать свой сон, прерванный звонком. По утрам она подробно пересказывала Шубину свои сны, чтобы их ночная разлука не была такой фатальной. Ей казалось, что те несколько часов, которые они еженощно проводят в разных мирах, со временем могут отдалить их друг от друга. Просыпаясь, она по горячим следам старалась припомнить все случившееся с ней во сне и от Шубина безуспешно требовала того же. Ее идеалом было смешать все до такого состояния, когда невозможно понять, кому из них что именно привиделось.
Сегодня ночью оба они странствовали в одних и тех же краях. Ей снилось, будто она идет по пустынному зимнему кладбищу с уходящими в бесконечность крестами и надгробиями. Метет метель, из нее проступает неподвижная, сама напоминающая надгробный памятник, мужская фигура. Со спины в этом человеке мерещится что-то знакомое, почти родное. Жене страшно, что сейчас он обернется, и она узнает в нем кого-то из близких, но через пару шагов становится ясно, что это Ельцин стоит над свежей могилой матери. Вокруг – никого, ветер свистит и звенит венками из ржавой жести. Вдруг из-за крестов появляется другой мужчина, худой и бледный, в черной мантии до пят. Он подходит к Борису Николаевичу и с издевательским поклоном подает ему свернутое в трубочку, перевязанное шнурком решение Конституционного суда об отмене референдума.
– Как ты догадалась, что это оно? – спросил Шубин.
– Я не такая дура, как ты думаешь, – сказала жена и потянулась за халатиком.
Было уже светло, белесое небо стояло в незанавешенном оконном проеме. Осенью в квартиру соседки с десятого этажа, бывшей балерины Большого театра и хозяйки полутора километров телефонного кабеля, воры забрались через окно по спущенной с крыши веревке, теперь жена боялась спать с задернутыми шторами. Ей чудилось, что за ними кто-то прячется. За окном всю ночь светил прожектор, в его луче воры вряд ли решились бы лезть к ним в квартиру, но разумные аргументы на жену не действовали. Она боялась инфляции, бандитов и надвигающейся гражданской войны, как первобытный человек – грозы или лесного пожара, не умея проникнуть в природу этих разрушительных сил. Иногда ей казалось возможным заклясть эти силы ускоренным продвижением по пути реформ. Мысль о том, что их можно умилостивить общенародным покаянием в преступлениях тоталитарного режима, тоже ее посещала.
Позднее Шубин редко вспоминал то время, но в Монголии оно вдруг схватило за душу и не отпускало, как будто все эти годы ждало своего часа. По дороге от Улан-Батора к Эрдене-Дзу они с женой постоянно туда возвращались.
Жена вспомнила, как однажды их шестилетний умник, глядя на кота, высказал заветную мечту: «Может, он нам когда-нибудь котяток родит!» Шубин стал его стыдить, говоря, что он большой мальчик, должен знать, что детей рожают женщины, котят – кошки, а не коты. «Конечно, папа, – ответил сын, – я это знаю. Но иногда-а…» Смысл был тот, что в жизни всегда есть место чуду. Жена нервно прижала сына к животу, поцеловала в макушку. Глаза у нее намокли, и Шубин понял, что не от умиления. Им самим тогда только на чудо и оставалось надеяться.
Остановились посмотреть петроглифы на придорожной скале. За неимением фотоаппарата жена самоотверженно взялась перерисовывать их в записную книжку, чтобы дома показать сыну, который плевать хотел на такие вещи. Пока она трудилась, Баатар залез под капот, пояснив, что машина старая, есть проблемы.
Копаясь в моторе, он рассказал, как на семинаре у норвежцев одна девушка не могла понять, почему у Бога-отца всего один сын, Иисус Христос, как в Китае, где если имеешь одного сына, то по закону больше нельзя. Норвежцы не умели ответить ей так, чтобы она от них отвязалась, тогда Баатар встал и сказал: «У Бога много сыновей и дочерей, все мы Его дети, все мы братья и сестры». За это восхищенные норвежцы обещали прислать ему приглашение на следующий семинар в Гонконге и оплатить билеты. На корейском семинаре он вновь выступил с той же идеей, хотя там никто этим вопросом не задавался, но успеха не имел, жадные корейцы ничем его не поощрили.
Жена закончила работу и залезла в машину. Сев за руль, Баатар вынул из бардачка тряпку – вытереть руки. Лежавшая там карта напомнила ему о его бизнес-проекте.
– Такие уж мы люди, – сказал он, включая передачу, – любим красную икру.
За всю дорогу попутчики не подсаживались к ним ни разу. На обочинах никто не голосовал, но уже на середине пути вдали показалась женщина, жестом попросившая Баатара остановиться. Тот затормозил, сидевший впереди Шубин открыл дверцу. Перед ним стояла старая монголка с лицом ушедшей на покой и забросившей свои притирания гейши. Темную кожу глубоко бороздили морщины, каких у европейских старух не бывает. Маленькая, в теплом синем дэли, но с непокрытой, несмотря на холодный ветер, головой без единого седого волоса, держалась она с царственным спокойствием.
Шубин пересел на заднее сиденье, а женщина села рядом с Баатаром. Они о чем-то поговорили между собой, потом она замолчала и больше не проронила ни слова.
– Овец у нее угнали, – пересказал Баатар содержание их разговора. – Дети у ней в Улан-Баторе, сама зимой с ними живет, летом здесь. Это овцы всей семьи. Она зашла в юрту попить чаю, а воры стадо угнали. Тридцать голов.
– И что теперь? – спросил Шубин.
– Надо искать, но трудно будет. К ней другая женщина в гости пришла, они три часа чай пили.
– За три часа далеко могут угнать?
– Один человек – не так, как двое. Вдвоем на лошадях могут далеко.
– Куда же она едет?
– К родственникам. У нее тут родственники живут.
– А если овец в другую сторону погнали?
– Конечно, – согласился Баатар, – но что ей делать? Она старая, на лошади быстро ездить не может.
Жена достала шоколадку и неловко начала совать ее попутчице. Та взяла, улыбнувшись благодарно и неожиданно молодо. Шубин все сильнее поражался ее спокойствию.
Он спросил, сколько стоит овца. Баатар ответил, что долларов тридцать—тридцать пять.
– Очень жирная сорок долларов может стоить в Улан-Баторе, – добавил он для точности.
Жена посчитала в уме и ужаснулась:
– Тридцать овец – это тысяча долларов?
– Да, в Улан-Баторе. Тут меньше.
– Это ведь для вас очень много!
– Да, очень.
– И что она собирается делать?
– Приедет к родственникам, велит им, чтобы искали. Родственники поедут искать.
– И могут найти?
– Могут. Могут и не найти.
– А если у воров ружья? – не отставала жена.
– Это ничего, – успокоил ее Баатар, – они стрелять не станут. Догонишь, отдадут по-хорошему. Мы – мирный народ.
Женщина пошуршала фольгой и уже пару раз откусила от шоколадки, невозмутимо глядя на бегущую навстречу трассу, словно украденные у нее овцы могли появиться прямо на шоссе.