– Почему ты об этом не пишешь? – спросила жена.
– Мы же не знаем, какие у них были отношения, – оправдался Шубин. – Задним числом Шпилькин мог обвинить Анкудинова в чем угодно.
– Тут еще написано, что он любил мальчиков.
– Компроматом и тогда не брезговали.
Жена проницательно усмехнулась:
– Я замечаю, тебе вообще нравятся жулики. В принципе это вопрос для психоаналитика, почему они тебе нравятся, хотя я могу высказать свое мнение. В глубине души ты им завидуешь, но сам таким быть не можешь, поэтому не желаешь признавать, что они – не как мы. Тебе спокойнее думать, будто все люди – люди, и ты думаешь, что если они переносят трамвайную остановку к комиссионному магазину, значит, так нужно для уличного движения, а на самом деле, мне мама сказала, этот магазин принадлежит бывшему секретарю райкома, только записан на другое имя, и хозяин, естественно, заинтересован, чтобы люди сходили с трамвая и садились на трамвай возле его магазина, вот и все.
Она посмотрела на часы, ахнула и пошла укладывать сына. Через пять минут за стеной зазвучал рояль. Три брата вновь ушли искать счастье на три стороны света, сестра осталась их ждать, но за много лет ни один не прислал весточки о себе:
С юга не шлют, с востока не шлют,
С запада ветер один лишь мчится, воя,
А братья все не едут ни сушей, ни водою,
И стала их сестра совсем седою.
Сегодня ей не довелось узнать об их судьбе. Сын заснул раньше, чем жена допела песню до конца.
32
Анкудинов прибыл в Cтокгольм поздним летом 1651 года. Вскоре он был принят канцлером Акселем Оксеншерной и вручил ему оба послания Дьердя Ракоци – настоящее, с предложением союза против поляков, и поддельное, в котором князь Шуйский рекомендовался как человек, своими талантами могущий принести пользу шведской короне. Ни то ни другое Оксеншерну не заинтересовало. Он, однако, понимал, что претендент на московский престол пригодится ему в дипломатической игре с Москвой, и согласился представить его королеве.
Латынь второго письма оставляла желать лучшего, что шведы снисходительно списали на трансильванское невежество, естественное для такого захолустья. Впрочем, сами они тоже не могли похвалиться избытком образованных людей. Их зазывали сюда со всей Европы, соблазняя деньгами и пожалованием дворянства, но охотников находилось немного. Еще свежа была память о Рене Декарте, полтора года назад приехавшем из Парижа в Стокгольм по приглашению королевы Кристины Августы. Под его руководством она пожелала изучать философию и с такой страстью отдалась этим урокам, что даже зимой, когда северные ночи растягиваются на полсуток и солнце выплывает из морозного тумана едва ли не к обед у, если показывается вообще, Декарту предписывалось являться во дворец к пяти часам утра, чтобы его ученица имела свежую голову для занятий. С постели он вставал на час раньше. За ним присылали карету, но в карете было так же холодно, как на улице. Мороз, вьюга, пронизывающий ветер с моря влияли на это расписание не более чем на распорядок церковных служб или на время побудки в военном лагере.
Единственное дитя великого воителя Густава Адольфа, Кристина Августа с детства воспитывалась как мальчик, ее тело было закалено гимнастикой, верховой ездой, купаниями в ледяной воде. Декарт подобной закалкой не обладал. В лютую январскую стужу, страшась опоздать к началу урока, он подхватил воспаление легких и на девятый день умер, перед смертью написав ученице письмо о сущности любви. Юную королеву волновал этот предмет, еще не постигнутый ею на практике. Впоследствии она не раз касалась его в разговорах с Анкудиновым.
На первой аудиенции ему предложено было рассказать о себе. Он рассказал про отца, про наместничество в Перми Великой, про поход на Крым и турецкую тюрьму, откуда его вывел ангел Господень, но умолчал о жизни в Ватикане. Шведы придерживались лютеранского учения, поэтому Анкудинов опять изменил свою легенду. Якобы еще в Стамбуле, услышав о мудрой северной Зенобии, он решил искать у нее покровительства и прямиком из Турции, через Трансильванию и Польшу, направился в Стокгольм. Князь Ракоци и польский король звали его поступить к ним на службу, но он не захотел.
«Почему же, – спросила Кристина Августа, – вы не пожелали служить нашему брату, королю Яну Казимиру?»
«Потому что вы, ваше величество, – отвечал Анкудинов, – людьми правите по Божьему изволению, а он – по многомятежному человеческому хотению. Вы ими самодержавно владеете, а он им лишь устроение дает, да и то его не слушают. В вашем риксдаге окна все целы, а в польском сейме шляхта промеж себя дерется, иной раз и саблями, стекла побиты вконец, новые вставить никого не докличешься, и то все у них зовется Речь Посполита, сиречь республика».
Королева слушала с большим вниманием. Странный московит, разительно не похожий на своих соплеменников, пробудил ее любопытство. Она распорядилась поселить его на постоялом дворе в центре столицы, положить достойное содержание и приставить толмача для обучения шведскому языку. Через несколько дней была назначена вторая аудиенция, частная.
Утром Анкудинова привели в дворцовый сад и в полном одиночестве оставили у мраморной скамьи среди цветников. Кристина Августа вышла к нему без свиты, в сопровождении только двух фрейлин, одетых в цвета полярной ночи и страшных как смерть. Обе держались от нее на расстоянии выстрела из пистолета.
Здесь не было ни стражи с двухсаженными протазанами, ни придворных, больше похожих на солдат, в ботфортах до колен и в черном сукне от колен до шеи, как подобает всем отвергнувшим греховную роскошь Ватикана. Анкудинов увидел королеву глазами, не ослепленными ее величием. Перед ним стояла мужеподобная особа небольшого роста, широкая в кости, бледно-смуглая, с крупным носом и маленькими глазками. Он не подозревал, что в этой женщине соединились дуб и роза, алмаз и глина, лев и двуутробка.
Ей не исполнилось еще и двадцати пяти лет, и почти двадцать из них Кристина Августа провела на троне. В семь лет она дискутировала с университетскими теологами, в пятнадцать знала шесть языков и зачитывалась Фукидидом, в восемнадцать держала речи к сенату, приказывала министрам, издавала законы и командовала войсками на маневрах. Народ ее обожал. Иноземные принцы, герцоги и курфюрсты, искавшие ее руки, неизменно получали отказ. Юная королева намеревалась всецело посвятить себя благу государства. От отца она унаследовала ум и железную волю, однако на двадцать третьем году жизни, после смерти Декарта, в ней ожила ее мать – привязчивая до слабости, но при этом коварная, чувственная, постоянно жаждущая любви и развлечений. Королева стала капризна, расточительна, завела фаворитов, которых то приближала, то изгоняла, то осыпала подарками, то устраивала им сцены ревности или стравливала между собой. Анкудинов явился в тот момент, когда предыдущий фаворит был отставлен, а новый пока не сыскался.
Денек был погожий, как в Вологде при начале бабьего лета. Солнышко пригревало, листва еще не пожухла. Цветы, прежде чем увянуть под дыханием осеннего моря, испускали предсмертный, болезненно-терпкий аромат. Кристина Августа села на скамью, пригласив Анкудинова сесть рядом. Он долго отнекивался, но в конце концов подчинился. Говорили на латыни, временами переходя на немецкий. Переводчик был призван после того, как речь зашла о материях столь тонких, что Анкудинову стало не хватать слов. Королеве захотелось испытать, насколько изощрен его ум.