В их письме, правда, выставлялась иная причина: «Мы надеялись, что полученные от нас конфиденциальные сведения Вы используете для того, чтобы с присущим Вам талантом, но в условно-аллегорической форме литературного произведения предупредить общество о нависшей над ним опасности». Подразумевалась, конечно же, угроза со стороны палладистов Бафомета, но недаром напротив этого объяснения Каменский сделал на полях первую из двух своих помет: «Не совсем так!» Он, следовательно, знал или догадывался, что они обратились к нему из других соображений.

Иван Дмитриевич взял лист бумаги и по пунктам прописал гипотетическую последовательность событий:

«1. Члены Священной дружины, они же „михайловцы“, сообщают о себе Каменскому. Для переговоров направлен этот косорылый, иначе он не был бы описан с такой фотографической точностью.

2. На основе его рассказа, но присочинив подземное логовище с фантастической машиной для убийства и виде статуи Бафомета и охоту за гадалками, которых, разумеется, никто не похищал и не убивал, Каменский пишет «Загадку медного дьявола».

3. Его информаторы обнаруживают, что в этой повести их чисто духовная, по-видимому, «борьба с силами зла и разрушения» представлена как «преступный фанатизм». Возмущенные, они принимают решение наказать автора и предупреждают его: «Вам вынесен смертный приговор, который еще может быть отменен, если Вы сами уничтожите свое сочинение, не дав ему выйти из типографии». Каменский, однако, сомневается, что они посмеют исполнить эту угрозу. Свои чувства он выражает второй пометой на полях: «Страшно ли? Пожалуй, нет».

4. Его предостерегли, что «при попытке предать дело гласности… приговор будет приведен в исполнение незамедлительно», тем не менее он обращается в «Голос». Об этом становится известно «михайловцам». Вечером 25 апреля один из них стреляет в Каменского, когда тот идет с Зильберфарбом по Караванной.

5. Испугавшись, Каменский отказывается от мысли сделать заявление для прессы. Чтобы укрыться от преследователей и переждать опасность, он добывает себе фальшивый паспорт на имя Зайцева Алексея Афанасьевича…»

Здесь, а отчасти еще раньше, начинались неясности. Поэтому следующие пункты Иван Дмитриевич записал в виде вопросов:

«6. Почему, пережив первое покушение, Каменский не забрал рукопись у Килина и не уничтожил ее? На что он рассчитывал?

7. Не был ли Губин «михайловцем»? Если да, не расправился ли он с Найдан-ваном как с человеком, готовым продать душу дьяволу?

8. Опять же если да, кто сообщил ему об этом?

9. Если, по словам Килина, «Загадка медного дьявола» только что вышла из печати и еще не поступила в продажу, каким образом рукопись попала к «михайловцам»? Кто-то на время выкрал ее? Или снял с нее копию? Кто?

10. Кто донес им, что Каменский решился на заявление для печати?»

Теоретически любой из близких ему людей мог сделать то, о чем шла речь в последних двух пунктах, но стоило присоединить к ним пункт восьмой, как отпадали все кандидатуры, кроме единственной. Лишь один человек имел возможность совершить и то, и другое, и третье.

«Довгайло», — крупными буквами вывел Иван Дмитриевич. И помельче: «Что связывает его с этими людьми?» Он прошагал к двери, распахнул ее и позвал:

— Гайпе-ель! Появился Константинов.

— Я, Иван Дмитриевич, — сказал он, — как раз хотел вам доложить, что нет его. Пропал Гайпель. Вчера ушел и до сих пор нету. С утра его мать прибегала. Никогда, говорит, такого не было, чтобы он дома не ночевал.

— Подождите минуточку, попросил Сафронов. — Тут в тетради листы не разрезаны.

— Но вообще-то, — передавая ему нож, заметил Иван Дмитриевич, — в то утро у меня еще были сомнения насчет Зйльберфарба: не обул ли он нас всех в чертовы лапти?

— Как это? — не понял Мжельский.

— Ну, значит, соврал и не кашлянул.

В редакцию «Голоса» Иван Дмитриевич прихватил с собой агента помоложе и побойчее, с револьвером — на тот случай, если опять обнаружится «хвост», но, сколько он ни оглядывался на улице, так никого и не высмотрел.

По дороге Иван Дмитриевич изменил маршрут и сначала заехал на Почтамтскую, в контору Килина. Тот оказался на месте.

— Скажите, — без обиняков приступил Иван Дмитриевич. — Каменский не просил вас отложить выпуск своей последней книжки? Я говорю о «Загадке медного дьявола».

— Откуда вы знаете? — насторожился Килин.

— Не важно. Значит, было такое?

— Было, хотя немного не так, как вы сказали.

— А как?

— Николай Евгеньевич хотел совсем забрать у меня рукопись.

— И чем он это мотивировал?

— Да ничем! А книжка была уже набрана, деньги за работу выплачены вперед. С какой стати? Я потому и отказался исполнить его просьбу, что он упорно не желал ничего мне объяснять.

19

Только Иван Дмитриевич уехал, Константинов сел пить чай с писарями. Сахар у него был свой. Тут же дверь отворилась, Валетко пропустил в комнату того самого оборванца в солдатских штанах, который позавчера сообщил о несчастье с Ванечкой. Константинов прыгнул к нему, схватил его за грудки:

— Сука! В остроге сгною! Рад будешь на своих же кишках удавиться, падла!… Кто тебя подослал?

— Чего вы, ваше благородие? — удивился тот. — Отпустите, я же сам пришел! Хочу все по правде рассказать, как дело-то было.

— Ну! Живо!

— Сперва рубль пожалуйте.

— Чего-о?

— Рубль, говорю, извольте пожаловать. Желательно серебряный.

— А по морданции не хочешь? Рубль ему!…

— За обман вы мне ни копейки не дали, так ведь? А правда, она денег стоит.

— Ладно, — меняя тон, сказал Константинов, — но тогда уж давай, брат, по совести. Ты меня позавчера обманул, с тебя за то причитается. Сегодня правду скажешь— причитается с меня. Вот и будем в расчете — ни ты мне ничего не должен, ни я тебе.

Крыть было нечем, поэтому босяк оставил всякую философию и на все константиновские софизмы твердил одно:

— Задаром ничего не скажу, хоть ноздри рвите.

— И вырвем, — посулил наконец Константинов. — Дождешься, падла!

Он велел запереть эту скотину в подвале и подошел к окну.

Было солнечно и сухо, но дул холодный ветер, временами настолько сильный, что вздрагивало в раме треснутое стекло. Тучи пыли неслись по улице, как всегда бывает в первые майские дни, когда еще не распустилась листва на деревьях.

Из записок Солодовникова

В тот год в Урге стояла необычная для начала мая жара. Подъехав как-то раз к Толе напоить лошадь, я увидел Джамби-гелуна, одного из наших бригадных лам. Именно он незадолго перед тем рассказал мне о приближающейся великой войне монголов и Ригден-Джапо с неверными. После нее и должен сойти на землю будда Майдари, ныне пребывающий в чине бодисатвы на вершине горы Сумеру.