— Берегитесь! — предупредил Певцов, не решаясь подойти ближе.
Шувалов отшатнулся, а поручик, сделав шаг вперед, припал губами к лезвию и протянул ему шашку:
— Вот орудие моей священной мести…
От его дыхания туманное пятно растеклось по клинку. Когда оно съежилось, растаяло и лишь след поцелуя остался на металле, Шувалов опасливо принял шашку, не зная, что с ней делать дальше.
— Довольно ломать комедию! — взорвался Хотек. — Ваши актеры хороши, но почему вы не удосужились объяснить им, что Людвига задушили подушками?
— Поверьте, граф…
Стрекалова бросила умоляющий взгляд на Ивана Дмитриевича:
— Вы же обещали мне?
— Что?
— Уличить убийцу.
Ответить он не успел. Раздался дикий вопль:
— Катя, Катя!
Коротко провыв, со стуком распахнулась дверь, в гостиную влетел Стрекалов, который домой, как ему было велено, не ушел и все это время подслушивал в коридоре.
Он пронесся мимо шефа жандармов, как мимо столба, схватил жену за руку:
— Это я его убил! Я!
Убийца был многоглав, как гидра. Одну голову — Боева, Иван Дмитриевич отсек, другая, поручикова, сама отпала, но теперь выросла третья — круглая, с пухлыми щеками и курчавыми жирными волосами. Среди них вполне могли затеряться маленькие рожки, единственное оружие обманутого супруга.
«Ударьте своими рогами в грудь обидчику, и они отпадут», — вспомнил Иван Дмитриевич. Письмо лежало в кармане, уже расправленное, разглаженное.
— Вы кто такой? — воззвал Шувалов.
— Я, Катя… Я! — не обращая на него ни малейшего внимания, повторял Стрекалов, крепко держа за руки жену.
— Не верьте ему! — воскликнула она. — Это мой муж, он не способен… Дурак! Иди домой.
Стрекалов отпустил ее запястье:
— Ох, не знаешь ты меня, Катя… Ты хорошо смотри, способен, нет? В глаза мне смотри! Может, в последний раз на меня смотришь.
Она попятилась:
— Нет, не верю… Нет…
— Хорошо смотри! Из-за тебя в Сибирь-то пойду.
Охнув, Стрекалова сдавила мужу ладонями виски.
— Ты? — Она возвышалась над ним почти на целую голову.
— Я, — сказал Стрекалов. — Ведь жена ты мне. Из-за тебя грех на душу принял.
Могучие руки оттолкнули его, он отлетел в сторону, влип в Ивана Дмитриевича, но сразу с неожиданной ловкостью развернул свое вялое тело раскормленного мальчика, крутанулся на каблуках, попытавшись даже щелкнуть ими друг о друга, совсем как поручик десять минут назад.
— Арестуйте меня, господин Путилин. Я готов!
Лицо спокойно, толстые губы поджаты.
Стрекалова рванулась к нему, порывисто прижала к груди его курчавую макушку.
— О-ой! — завыла она. — Баба я глупая! Прости меня!
Все молчали. Стрекалов затих и все смелее начал поглаживать жену по спине, потом ниже спины, словно вокруг никого не было, кроме них двоих.
— Не плачь, Катя, — говорил он. — Не плачь, милая. Каторгу-то не присудят мне, только поселение…
— Вы, граф, услышали то, чего хотели, — без особой уверенности сказал Шувалов, обращаясь к Хотеку.
— А ты в Сибирь за мной поезжай, — советовал Стрекалов. — Ни разу не попрекну, ей-богу! Заведем с тобой коз, станешь пуховые платки вязать. Пропади все пропадом! Лишь ты да я… Слышишь, Катя?
— Бедный мой! — рыдала она. — Оба вы мои бедные… Что творю-у!..
Ее душе было тесно в теле, телу — в платье. Шов на спине разошелся, Иван Дмитриевич видел рассекавшую черный шелк белую стрелку, беззащитную жалостную полоску. Хотелось ласково провести по ней пальцем, но при взгляде на Стрекалова сразу вспомнился прутик в банке с вареньем. Или он действительно ничего не понимает? Какая Сибирь, какие козы? Какие, черт побери, пуховые платки? Замок Цилль, вот что его ждет. И что делать? Если горничная сказала правду и он в самом деле провел вчерашнюю ночь в Царском Селе, можно найти свидетелей. А если нет? Одновременно не давала покоя мысль о том человеке, что отнес в Воскресенскую церковь взятый у князя наполеондор.
Стрекалова теребила волосы мужа. Пальцы ее свободно проходили сквозь упругие завитки: рогов не было.
Чтобы отвлечься, успокоиться глазом на чем-нибудь постороннем, Иван Дмитриевич посмотрел на кошку. Пушистая, с щегольскими панталончиками на задних лапках, она медленно шла вдоль стены с тем особенным выражением на морде, которое всегда вызывает уважение к этому зверю: кажется, в любую минуту жизни он точно знает, куда направляется и зачем.
Мяукнув, кошка двинулась к Стрекаловой, пролезла под подол ее платья и зашебуршилась там, внутри, в горячих сумерках. Стало тихо. Иван Дмитриевич отметил, что все, даже Хотек, смотрят, как колышется, чуть елозит по полу оттопыренный кошачьим хвостом край траурной юбки, с такими лицами смотрят, словно это колыхание было итогом и венцом дня, словно ради этого они тут и собрались.
— Ваше превосходительство, — обиженно и уже без прежнего напора напомнил поручик, — я ведь первый признался!
— Ты-то уж хоть помолчи, — велел ему Иван Дмитриевич.
Он подошел к Стрекаловой, тронул ее за плечо:
— Екатерина… Не знаю, как по батюшке…
— Федоровна, — строго сказал Стрекалов.
— Екатерина Федоровна, вы в смерти князя вовсе не виноваты. Ваш супруг лжет.
— Ты врешь? — Она с надеждой взглянула да мужа.
— Не-ет, Катя, не надейся…
— Он обманывает. Но такая ложь требует от человека гораздо больше мужества, чем нужно для того, чтобы совершить убийство.
Иван Дмитриевич сказал то, что должен был сказать. Жертвующий собой да получит в награду женскую любовь, а мудрый пусть утешится сознанием исполненного долга. Так уж Бог положил, что за отвагу сердца воздается полнее, чем за силу разума, и это правильно, иначе бы мир перестал существовать.
— Обманывает? — переспросил Хотек. — У вас есть доказательства?
Сам тон вопроса окончательно убедил Ивана Дмитриевича, что этот человек отнюдь не заинтересован в скорейшей поимке преступника. Лишь в такой двусмысленной ситуации он мог диктовать Шувалову свою волю.
— Клянусь! Я убил! — опомнившись, выкрикнул Стрекалов.
— Это неправда, — адресуясь Хотеку, сказал Иван Дмитриевич. — Прошлую ночь господин Стрекалов провел в Царском Селе. Его алиби безупречно. Есть свидетели…
Поручик решил воспользоваться наступившей паузой.
— Смотрите! — Он ткнул под нос Хотеку ладонь со следами зубов Ивана Дмитриевича. — Князь укусил меня, когда я зажимал ему рот.