Привстав на цыпочки, он вдруг закричал петухом, смешно раскачиваясь всем своим маленьким тощим телом. Девочка засмеялась, белое ее личико пятнышком помаячило в проеме подворотни и пропало, когда свернули за угол.
Иван Дмитриевич опять вернулся к прерванному разговору:
— Так как же ты узнал, что я про тебя знаю?
Но для Федора это не представляло никакого интереса.
— Вот вы про молоток спросили, — вспомнил он. — А вы лучше спросите, сколь раз они у меня из жалованья вычитали. И за что? Стану рассказывать, никто не верит. А прогнали когда, за месяц жалованья недодали. А нешто я не человек? Нешто у меня жена-дети в Ладоге пить-есть не просют? Не полешки ведь, как у Зинки! Князь меня, неученого, к себе взял, чтобы платить поменьше. А сам в клубе за одну ночь тыщу рублей проигрывает. У него денег полный сундук. Фрак вишь я ему подпортил. Так не я! Ворона. Я за нее не ответчик. Вон на Невском статуи стоят, все изгажены, а вы небось жалованье исправно получаете. А?
— Это не моя забота, — сказал Иван Дмитриевич. — Я из сыскной полиции, убийц и грабителей ловлю. Как, думаешь, тебя поймал?
— Вы пришли, я сплю.
— А почему я к тебе пришел? Не к другому кому?
— Мой грех, — справедливо рассудил Федор, — ко мне и пришли. Кто ж за мои грехи отвечать должон?
Терпение начало иссякать, но Иван Дмитриевич еще смирял себя.
— Хорошо, твой грех. А как я понял, что твой?
— Большого ума не требуется.
— Да никто не мог понять! — не выдержал Иван Дмитриевич. — Один я.
— Будто я китайские чашки побил, — продолжал Федор. — Побил, не спорю. Но разве ж они китайские? Их немцы делали. Только видимость, что китайские. У драконов уши собачьи… А позавчера прихожу честь по чести, трезвый: так и так, мол, ваша светлость, за тот месяц, что я вам служил, десять рубликов пожалуйте, не то государю прошение подам. А они меня за шиворот и мордой в дверь. Еще и сапогом под зад… Что говорить! Водочки в трактире выпил, и, верите ли, ни в одном глазу, весь хмель в обиде сгорает…
Остановившись, Иван Дмитриевич ухватил его за воротник, притянул к себе:
— Ты как узнал, что я знаю, что ты… Тьфу, черт!
— Как-как? Поди, сами знаете как.
— Я-то знаю. А ты?
— Про себя мне как не знать.
— Ты, может, думаешь, мне кто сказал?
— А то! — криво усмехнулся Федор. — Они, ясное дело, с утра пораньше в полицию побежали.
Иван Дмитриевич тряханул его:
— Кто они?
— Они, — сказал Федор. — Барин.
— Какой барин?
— Барин мой бывший. Князь.
— Кня-азь? — изумился Иван Дмитриевич, прозревая наконец и понимая, что перед ним единственный, может быть, во всем городе человек, не слыхавший о смерти фон Аренсберга. Зачем он тогда наполеондор в церковь отнес?
— Чего вы меня душите? — хрипло проговорил Федор, вытягивая тонкую шею. — За грудки-то на что хватать? Я ж не запираюсь, все по порядку рассказываю.
Тронулись дальше.
Иван Дмитриевич искоса поглядывал на лицо своего спутника — унылая утренняя физиономия записного питухи, изредка освещаемая последними отблесками позавчерашней решимости. Можно не опасаться, что побежит, и револьвер не нужен. Иван Дмитриевич не позвал в конвойные попавшегося навстречу полицейского.
— Сижу я в трактире, — повествовал Федор без прежнего напора, поскольку настало время переходить от причин к следствиям, — подсаживается рядом один малый в цилиндре. Факельщик, говорит. С похорон зашел глотку промочить. То да се, ну, я ему и рассказал про свою обиду, вот как вам. Он носом засопел, по столу руками зашарил и говорит: «Не дает, сами возьмем!» Я говорю: «Как? Господь с тобой, добрый человек!» Он говорит: «Знаешь, где у князя деньги лежат?» Я говорю: «В сундуке, да не знаю, где ключ…» Он спрашивает: «Ты видал этот ключ?» — «Видал, — говорю, — у него кольцо змейкой, сама себя за хвост кусает…» Он говорит…
— Понятно, — прервал Иван Дмитриевич.
— Что вам понятно? — вскинулся Федор. — Что вы в моей душе понимать можете? Да я только десять рублей получить хотел. Кровные мои! Чтоб за месяц жалованье и за чашки бы те по-божески посчитали. Ни полушечки сверх того! Детишкам, думал, гостинцев накуплю — и в Ладогу, к жене. Ищи-свищи! Днем у кумы посидел, открылся ей. Она баба хорошая, в кухарках у одного офицера с Фонтанки. Певцов его фамилия. В синей шинелке ходит… Кума говорит: «Завтра я в господской карете с барыней дачу смотреть поеду и тебя, кум, через заставу провезу. Там уж, говорит, твоя морданция расписана. А мою, говорит, карету ни один полицейский остановить не посмеет. Они перед моим барином травой стелются!» К ночи бес меня попутал с этой косушкой. Уснул, дурак.
— Обещал по порядку, — напомнил Иван Дмитриевич.
— Ага… Пошли мы в Мильенку. Факельщик говорит: «Я за тебя, друг, сердцем болею, мне княжеских денег ни копейки не надо!» Я дверь дернул — открыта. А сам дрожу, ног под собой не чую. Вошли — и в чулан. А как князь в Яхтовый клуб уехал, новый-то лакей сразу дрыхнуть завалился. Мы тогда в комнаты перебрались. Все обсмотрели — нет ключа. Сундук-то крепкий, крышка медная. И кочергой не подковырнешь. Да-а… Стали князя ждать. Я уж и рад был убежать, да куда там! Факельщик не пускает. Ну, значит, дождались князя. Вошли к нему в спальню, от звонка оттащили, связали. В рот простыню, чтобы не кричал. Спрашиваем: где ключик-змейка? А он головой трясет: не скажу, мол. Лихой барин! Я из столика две золотые монетки взял. Гляжу, факельщик остальные себе в карман сыплет. Я говорю: «Ворюга! Что делаешь?» А он совсем озверел, князя за горло схватил: «Где ключ?» Потом подушку ему на лицо накинул. Я испугался, факельщика-то за руки хватаю, он ка-ак пихнет меня, сбрякало что-то, я шепчу: «Бежим! Слуги проснулись!» И убежали…
— Вместе убежали? — спросил Иван Дмитриевич.
— Не. Я в одну сторону, он — в другую.
— А что взял у князя?
— Говорю, два золотых взял.
— И все?
— А то! Мне чужого не надо.
— Зачем же один в церковь отнес?
— Когда стал детишкам гостинцы покупать, — объяснил Федор, — спрашиваю у приказчика: «За одну такую монетку сигнациями сколь рублей положишь?» Он с хозяином посовещался, говорит: «Десять…» Аккурат сколь мне барин задолжали. Ну, думаю, мне чужого не надо. Ан не воротишь! И снес в церкву. Свечей наставил, молебен заказал князю во здравие: пущай не хворает. Все ж мы его потискали маленько… Факельщика-то поймали уже?
— А то! — сказал Иван Дмитриевич.
— Ворюга, мать его так! — выругался Федор. — И ведь одет чисто. Его в каторгу надо, ворюгу… А со мной что будет? А?
Иван Дмитриевич молчал, хмурился.