…И вдруг она заговорила! Мало того — обратилась к Грегу!
— А ты знаешь Джоджо Йоханссена? Из баскетбольной команды? Он ходит точь-в-точь как ты показал, да еще посматривает на свое отражение в любой стеклянной поверхности. И он выпрямляет руку… вот так… чтобы эти штуки у него надулись. — Она показала на трицепс на своей руке.
Ха-ха-ха. Грег, конечно, пришел в неописуемый восторг, а Рэнди, Роджер и Эдгар, разумеется, присоединились к веселью, не упуская возможности похихикать вместе с боссом. Ну а Шарлотта была очень довольна собой. Эдама встревожило, с какой готовностью она подхватила типичную для Грега дурацкую шутку. Он раньше никогда не видел, чтобы Шарлотта над кем-то смеялась. С его точки зрения, это пробивало какую-то брешь в ее чистоте и невинности. Эдам не хотел, чтобы Шарлотта оказалась такой же, как все другие — насмешливой, колючей, циничной, хотя за собой он без колебаний оставлял право на подобные качества. Но он ведь журналист, так много повидавший на своем веку. А Шарлотта — другое дело. Не идет ей такая манера поведения. Не соответствует ее интеллигентности и шарму.
— А я думал, Джоджо тебе нравится, — сказал Эдам. На самом деле его слова прозвучали как упрек.
— А он мне и нравится, — подтвердила Шарлотта. — А что, если человек тебе нравится, так и походку его передразнить нельзя?
— Да, Эдам, какая это муха тебя укусила? — неожиданно наехал Рэнди. — Ты и сам прекрасно знаешь Джоджо. По-моему, Шарлотта ничего не придумала. Я замечал, что ты и сам частенько поминаешь Джоджо в разговоре, и что-то я не слышал от тебя особых дифирамбов по его адресу, а ведь ты, между прочим, его куратор.
Эдам яростно затряс головой. Ему почему-то показалось недопустимой фамильярностью со стороны Рэнди, что тот назвал Шарлотту по имени. Можно подумать, она не его, а их подруга.
— Эдам Геллин — защитник обиженных и угнетенных, — съязвила Камилла.
Черт, а ведь похоже, она просекла, с чего он так завелся… Эдаму вдруг стало не по себе от одной только мысли, что его чувства к Шарлотте могут так легко читаться посторонними.
Естественно, ему не дано было этого знать, но любить женщину такой всепоглощающей любовью, как он любил Шарлотту, может только мужчина-девственник. В его глазах Шарлотта была не просто существом из плоти и крови и даже больше чем только возвышенной душой. Она была… самой сутью… сутью жизни и при этом оставалась близкой, осязаемой и живой… По крайней мере, при одном взгляде на нее в чреслах Эдама что-то оживало, что-то начинало дергаться и рваться наружу из плотно облегающих трусов… А еще… еще… она была неким универсальным растворителем, проникающим в него прямо через кожу и бравшим на себя управление всей его нервной системой — от головного мозга и до тончайших нервных окончаний. Если бы он мог только обнять ее… и обнаружить, что она тоже уже давно мечтает об этом… тогда она, вернее, ее осязаемая сущность ворвалась бы в каждую клеточку его тела, в миллиарды молекул, в миллиарды миль ДНК, намотанных, как нитка на катушку… Эдаму казалось, что он не выдержит такого наполнения своего тела… и Шарлотта тоже… и вот тогда… тогда они взорвут свою девственность в едином возвышенном, неописуемо прекрасном и при этом физиологическом, увы, абсолютно физиологическом порыве! Тогда они…
— …Оборотную сторону медали, скажи, Эдам? Разве для спортсменов не круто так себя вести?
«Блин! Это Эдгар». Эдгар задал ему какой-то вопрос — о чем? Мозг Эдама заработал с удвоенной скоростью.
— Нет, для спортсменов это считается крутым! — вмешался Грег. «Узнаю старину Грегто, — усмехнулся про себя Эдам, — не упускает возможности воспользоваться любым моим проколом, чтобы снова оказаться в центре».
— Почему ты решил, что именно для спортсменов это считается крутым? — спросил Эдгар.
— Да взять того же Трейшоуна Диггса — он же занимается всякими добрыми делами, — пояснил Грег. — В какую газету ни сунься — везде его рожа, как будто он прямо прописался в местном «гетто» и только и делает, что наставляет тамошнюю так называемую «молодежь». Для кого другого в этом бы ничего особенного не было, но поскольку этим занимается он — такая затея считается крутой.
— Ну и что в этом плохого? — явно готовясь ввязаться в драку, спросила Камилла.
— Да ничего плохого в этом нет…
— Тогда почему я слышу от тебя такие слова, — она с демонстративным омерзением выдавила их, — как «гетто» и «так называемая молодежь»?
— Слушай, Камилла, как же ты меня достала… Я только хочу сказать, что если ты звезда спорта, то можешь заниматься благотворительностью и при этом оставаться крутым, потому что ты по умолчанию настоящий мачо и никто не поставит под сомнению твою крутизну, а значит, можно без стеснения демонстрировать окружающим нежные, даже слабые стороны своей души — назовем их женской составляющей, женским началом, присутствующим в каждом из нас. Такого человека, как Башня, все это представляет не слабаком, а наоборот, по контрасту — еще большим мачо.
— Ну хорошо, с этим я вполне согласен, — заявил Эдгар, — но для начала нужно все-таки быть известным и успешным спортсменом.
— А я о чем говорю? — кивнул Грег. — Ну, а если уж нет у тебя спортивных талантов…
Эдам опять посмотрел на Шарлотту. Она переводила взгляд с Эдгара на Грега и обратно. Она явно была поглощена их разговором. Эмоции опять захлестнули его. Так, нужно срочно влезать в этот базар…
Слова Грега отправили его в нокдаун:
— Я бы сформулировал определение крутизны совершенно на другой понятийной базе. С моей точки зрения, крутизна…
И в этот момент Грег совершил непростительную для опытного бойца ошибку: на мгновение замолчав, он закатил глаза и, глядя куда-то не то в потолок, не то внутрь себя, стал подыскивать le mot juste… [26]
…Дав Эдаму возможность броситься в решающую контратаку:
— По крайней мере, ни к кому из сидящих за этим столом сие понятие не относится, — сказал он, словно заканчивая за Грега начатую фразу. Прежде чем Грег очухается, нужно успеть перевести разговор на нужные рельсы. — Я ВОТ ЧТО ХОЧУ СКАЗАТЬ. ДАВАЙТЕ ПРИЗНАЕМСЯ СЕБЕ ЧЕСТНО: ИСХОДЯ ИЗ ОПРЕДЕЛЕНИЯ, КОТОРОЕ МЫ САМИ СЕБЕ ДАЛИ — «МУТАНТЫ МИЛЛЕНИУМА», — НАМ НАДО НАПРАВИТЬ СВОИ УСИЛИЯ В ПЕРВУЮ ОЧЕРЕДЬ НА УЧЕБУ. Мы все хотели бы получить стипендии Роудса, и мы не можем иметь никакого отношения…
— Ого-го, как из тебя, однако, эго поперло! — присвистнул Грег.
— НЕ ДОСТАВАЙ МЕНЯ, ГРЕГ, СЛЫШИШЬ, НЕ ПЫТАЙСЯ МЕНЯ ГРУЗИТЬ! Можно подумать, для тебя эти слова стали открытием… Можно подумать, я впервые произнес их при тебе, и никто из нас, самопровозглашенных пророков нового тысячелетия, включая, между прочим, и тебя, никогда не говорил ничего подобного!
— Одно дело — благородная, пусть даже недостижимая цель, а совсем другое — элементарный пошлый эгоцентризм, который, как мне кажется, ты проявляешь в полной мере…