И тем не менее не существовало никаких норм, правил и инструкций, которые обязывали бы преподавательский состав держать язык за зубами и покрывать вольности администрации. Ректор Катлер не мог бы руководить таким университетом, как Дьюпонт, если бы не понимал, какой силой обладает педагогический коллектив, объединенный какой-либо идеей — лучше всего противостоянием администрации. «Университет — это мы»: таков был девиз дьюпонтских преподавателей. Одним из следствий этой установки было то, что преподаватели в массе своей не одобряли выделения немалой части университетского бюджета на спорт и участие в бесчисленных чемпионатах. Кроме того, следовало принимать в расчет и то, что большинству преподавателей было глубоко наплевать на успехи или поражения команд, выступающих за университет. Более того: успехи вызывали у них даже большее раздражение, чем неудачи. Почему такая банда перекормленных анаболиками дебилов, как дьюпонтская баскетбольная команда, возглавляемая человеком со смехотворным именем Бастер, должна так обожествляться в одном из лучших образовательных центров мира? Кому какое дело, с каким счетом эти придурки обыграли других таких же придурков, «защищающих честь» другого университета? Ректор Катлер и сам ломал голову над этими вопросами вот уже долгие годы; были времена, когда молодого преподавателя Катлера сложившаяся ситуация раздражала и злила не меньше, чем сейчас Джерри Квота. Этот протест против чрезмерно большого внимания, оказываемого спорту, сохранялся в Катлере до тех пор, пока его не освободили от должности декана исторического факультета и не назначили первым проректором. Только заняв этот пост, он начал что-то понимать и ориентироваться в истинном положении вещей. Выяснилось, что существующее коллективное мнение об университетском спорте во многом ошибочно. Так, например, Катлер с удивлением обнаружил, что спорт, оказывается, не приносит университету никаких финансовых дивидендов, не повышает капитализацию основных фондов и условную стоимость научных лабораторий. Выплаты командам, выступающим в национальных чемпионатах, от телевизионных компаний — кстати, довольно значительные суммы — все равно не покрывали расходы на их содержание. Более того, на эти команды тратилось гораздо больше денег, чем на все остальные виды спорта — бейсбол, теннис, сквош, лакросс, плавание и прочие — вместе взятые. В общем, в финансовом плане большой спорт тяжкой ношей лежал на плечах университета. И в то же время не выделять на него деньги было просто невозможно. В чем-то это походило на сцену из гангстерского фильма: попробуйте отказать в финансовой помощи человеку, который засунул вам в рот ствол револьвера 45-го калибра и держит палец на спусковом крючке. Нет, напрямую пожертвования бывших выпускников родному университету, конечно, не зависели от места, занятого его командой в национальном чемпионате. Эта связь была гораздо тоньше и в то же время значительней. Большой спорт создавал своего рода сверкающую ауру вокруг всего, что связано с университетом, и в долгосрочной перспективе увеличивал все — как финансовые, так напрямую и не исчисляемые в деньгах — дивиденды: престиж, пожертвования меценатов, правительственные гранты, другие поступления, а также влияние и значимость в академическом мире. Почему так происходило? Одному Богу это известно! Взять самых крупных спортивных звезд: кто такой Трейшоун Диггс? Простой парень из небогатого афроамериканского пригорода Хантсвилла в Алабаме. А Оби Кропси — известный на всю Америку куотербек? Тот просто деревенщина из глубинки Иллинойса. В общем, никто из спортсменов, выступающих за основные команды, не походил на большинство «настоящих» студентов ни по интеллектуальному развитию, ни по социальному происхождению, ни по характеру и избранной модели поведения. Эти две группы — спортсмены и остальные студенты — существовали в Дьюпонте параллельно и практически не пересекались. Спортсменов, конечно, везде узнавали и встречали с подобающими почестями, но мало кто из студентов лично общался с ними; да и сами спортсмены не слишком охотно шли на контакт с посторонними. Отчасти такое отчуждение объяснялось тем, что обычные студенты воспринимали спортсменов как каких-то небожителей, беспокоить которых по пустякам простому смертному не полагалось. С другой стороны, руководство спортивной кафедры регламентировало жизнь своих подопечных до такой степени, что у тех не оставалось ни времени, ни возможностей познакомиться с другими студентами. День спортсменов с утра до позднего вечера был расписан практически по минутам: обязательная общефизическая подготовка, обязательные тренировки, обязательный прием пищи по строго выверенному меню в отдельных столовых, обязательное время для самостоятельной подготовки по вечерам и посещение заранее согласованного набора курсов у «дружески настроенных» преподавателей. Все это вместе взятое сводило возможный контакт спортсменов с однокурсниками к минимуму. Спортсмены были своего рода иностранными наемниками-легионерами, которым хорошо платили в любом случае, а в случае победы еще более увеличивали плату и осыпали наградами и почестями. Так какое, спрашивается, дело нормальным студентам, выпускникам, родителям абитуриентов — всему университетскому и околоуниверситетскому миру — до того, с каким счетом закончится игра наших наемников с их наемниками? Ответа на этот вопрос у Фреда Катлера не было. Он ломал над этим голову вот уже более десяти лет и по-прежнему не мог никак объяснить этого факта… Зато за время, проведенное на посту ректора, он сумел твердо усвоить, что успешный тренер по одному из основных видов спорта, такой, например, как Бастер Рот, — это сокровище, находка и почти что полубог. Он имеет гораздо большее значение для университета, чем ректор Фредерик Катлер III или любой нобелевский лауреат в преподавательском составе. Тренера Рота знала вся страна. Он, как феодал, владел собственным замком — спортивным комплексом «Ротенеум». Официально Фредерик Катлер III стоял на служебной лестнице выше, чем Рот. По всем документам Бастер Рот проходил как преподаватель спортивной кафедры. Вот только зарабатывал он больше двух миллионов долларов в год. Скорее всего эту цифру следовало понимать лишь как ориентировочный минимум, потому что отследить все личные доходы тренера от контрактов с телевизионными компаниями, откаты, получаемые им при заключении сделок с фирмами-производителями спортивной одежды, обуви и инвентаря, а также сосчитать явно завышенные гонорары за лекции и вознаграждения за интервью можно было лишь весьма приблизительно. Таким образом, ректор со своими четырьмястами тысячами в год имел (в лучшем случае) лишь одну пятую часть от того, что получал официально подчиненный ему тренер. И это еще не все. Главная проблема взаимоотношений ректора и тренера Рота заключалась в том, что, пусть формально, ректор и имел право заблокировать любое принятое тренером решение, но практического рычага воздействия на Бастера Рота у него в руках не было. Уволить тренера ректор также не имел права. Это мог сделать только совет попечителей университета — который мог также уволить и самого ректора.
Абсурдность ситуации заключалась в том, что лишь человек, стоящий на служебной лестнице гораздо ниже и тренера, и ректора, мог осмелиться столкнуть лбами этих двух титанов. Кто же он, этот бесстрашный безумец? Кто этот простой смертный, осмелившийся встать на пути богов? Да вот же он: один из множества профессоров, отличающийся от коллег, пожалуй, только особо строптивым и, как уже было сказано выше, на редкость говнистым характером. И вот этот человек, способный поднять большой шум и настроить бóльшую часть преподавательского состава против складывавшегося десятилетиями положения вещей, сидел сейчас, пыхтя и потея, за столом прямо напротив ректора Фредерика Катлера III.