— Берите стул, мистер Геллин, присаживайтесь.
Эдам сел, и мистер Квот поинтересовался:
— Откуда вы знаете о шестидесятых годах? Большинство студентов… А может, я вас переоценил, и вы говорите о тысяча семьсот шестидесятых?
— Я прослушал курс мистера Валлерстайна, — сказал Эдам. — «Социальные срезы Америки двадцатого века».
— Срезы… — фыркнув, повторил мистер Квот. Ощущение было такое, будто он услышал в этом слове какую-то неизвестную Эдаму юмористическую составляющую. — Значит, он это так называет?
Давненько я не слышал этого термина… даже не помню… пожалуй, со времен Толкотта Парсонса… В последнее время все недооценивают Парсонса. А проблема заключается в том, что его сложно читать — слишком нудно написано. — Мистер Квот отвернулся и посмотрел в окно; по его лицу блуждала рассеянная улыбка. Судя по всему, профессор погрузился в воспоминания о каких-то давно оставшихся в прошлом славных денечках.
Эдам не рискнул высказывать свои соображения на этот счет. Что еще за хрен с горы этот Толкотт Парсонс? Ну ладно, главное, что мистер Квот, судя по всему, пребывает в хорошем расположении духа и не горит желанием растерзать его в клочья… Удачно, что Эдам знает его любимые 1960-е!
— Шестидесятые… — сказал мистер Квот с неопределенным смешком. — Прошло уже почти полвека, и теперь то десятилетие кажется какой-то невероятной аномалией в истории человечества. — Он снова посмотрел в окно на Главный двор. Затем опять фыркнул непонятно над чем. Его взгляд вернулся к Эдаму. — Вы же сами видите, с чем нам сегодня приходится иметь дело… Натуралы в поддержку прав геев и лесбиянок… или рабские условия труда и нищенская зарплата на предприятиях общественного питания, с которыми у администрации университета подписаны долгосрочные контракты… и где большинство работников — нелегальные иммигранты из Латинской Америки… — Еще один смешок. Он вновь отвел взгляд. — Да, кругом лицемерие. Двуличность нашего общества можно просто ножом резать и на хлеб намазывать. — Мистер Квот опять взглянул на Эдама. — Пятьдесят лет… и ведь ничего не изменилось. А знаете, почему ничего не меняется?
Он уставился на Эдама, а вопрос повис в воздухе.
— Почему, сэр? — Парень понятия не имел, что еще сказать.
— Да все потому, что прогрессивные силы сейчас заняты не тем, чем нужно. Все они борются с дымом. Каждый считает, что если разогнать дым, то и огня не будет.
Вот и это суждение так же повисло в воздухе. Эдам совершенно не представлял себе, о чем это говорит мистер Квот. Поэтому он откликнулся все тем же банальным:
— Да, сэр.
— А знаете ли вы, почему в наше время никто больше не рискует заняться тушением пожара? Потому что никто не понимает, чтó происходит. Все старательно делают вид, будто не видят огня. Просто встать и объявить во всеуслышание: «Пожар!.. Мы горим!.. Давайте тушить!» — стало дурным тоном. Борьба с огнем, тушение пожара — все это было диффамировано и демонизировано. — Он обвиняюще ткнул пальцем куда-то в пол. — Теперь на это никто не решится, даже в так называемых академических ПК. Кто бы что ни говорил, а в свое время ПК — это была сила, хотя сила неоднородная и неоднозначная. Если бы не наши внутренние противоречия, не раскол в наших рядах, сегодня не считалось бы… вульгарным… назвать пожар холокостом… Да, холокост: вот точное слово для того, что происходит вокруг нас, причем я имею в виду первоначальное значение этого слова. По-гречески «холокауста» — жертва всесожжения, в более позднем значении — все, что было уничтожено огнем. Так вот, говорить об этом в наше время считается проявлением вульгарности, дурного тона. А вы, наверное, и не в курсе, что обозначает аббревиатура ПК? «Прогрессивные круги» — вот что в свое время скрывалось за этими двумя буквами. Желаете ли знать, что означает эта аббревиатура сейчас?
Губы мистера Квота перестали шевелиться, и Эдам понял, что от него… ждут какой-то реакции. Но он пребывал в полном недоумении. Что еще за пожар? В общем, в очередной раз он проквакал:
— Да, сэр.
— Так вот, сегодня это расшифровывается как «пленники концлагеря»… если не «полные кретины»… «пленники концлагеря»… «ПК»… подумайте об этом хорошенько. Мы прижаты к стенке и втоптаны в грязь вражескими снайперами и собственным плебсом, штурмовыми отрядами которого являются уличные хулиганы. Хулиганы на глазах перестают быть маргиналами. Вы видели их в действии пару дней назад. Вы только посмотрите, до чего они обнаглели: они позволяют себе даже наряжаться в военизированную униформу — я имею в виду эти шорты хаки. И обратите внимание: эти массовые беспорядки со стороны воинствующих обывателей были спровоцированы таким умеренным выступлением либерально настроенной общественности, как митинг гетеросексуалов в защиту прав секс-меньшинств. Почему мы не учимся на ошибках истории? Сколько все это может повторяться? Эти события заставляют нас вспомнить, что произошло в семнадцатом году в России, где — о чудо! — хулиганье и воинствующие обыватели потерпели поражение и были взяты под контроль железной рукой власти, и что произошло в тридцать третьем году в Германии, где хулиганы и воинствующие обыватели одержали победу — то есть даже не сама толпа, а те, кто направлял ее действия… кто поджигал и кто раздувал пожар…
Мистер Квот сделал в этом месте драматическую паузу, и Эдам чисто рефлекторно отозвался: «Да, сэр», хотя никаких вопросов мистер Квот ему не задавал. Он наклонил голову набок и смотрел на Эдама с таким видом, с каким смотрят на человека, когда собираются вот-вот вынуть из него душу.
— Ну что ж… вам, наверное, было бы интересно узнать, зачем я это все рассказываю.
Интересно — это мягко сказано. Эдам вообще не понимал, что происходит, и лишь чутье подсказывало ему, что поднявшийся ветер хоть и нагоняет шторм, но дует, кажется, в его паруса. Мистер Квот не стал бы так пространно рассуждать о «прогрессивном» том и «прогрессивном» этом, если бы не считал своего молчаливого собеседника пусть не единомышленником, но хотя бы сочувствующим попутчиком. И все же осторожность не повредит, подумал Эдам. Вот почему он в очередной раз решил не давать сколько-нибудь распространенного ответа и ограничился своим дежурным:
— Да, сэр.
— Хорошо, — сказал мистер Квот, — я вам сейчас объясню. Если посмотреть на последние события с точки зрения исторической перспективы, — чтобы донести до младшего соратника всю глубину этой самой перспективы, профессор элегантно взмахнул рукой, очертив в пространстве широкую окружность, — то митинг в защиту прав сексуальных меньшинств является крайне незначительным эпизодом, не заслуживающим даже отдельного анализа. Вы понимаете, о чем я? Уверяю вас, я знаю, о чем говорю: уж я-то в свое время поучаствовал в акциях протеста.
— Да, сэр.
— Впрочем, не в этом дело. Как бы то ни было, вы оказались там в первом ряду, держа обличающий плакат. Что ж, это свидетельствует о вашей смелости, причем, я бы сказал, в двух аспектах. Во-первых, сам факт, что вы согласились принять участие в мероприятии, направленном на защиту прав меньшинства, активно и непримиримо отторгаемого косно мыслящим большинством. А во-вторых… Камилла сказала мне… Да, Камилла… — При одном упоминании этого имени мистер Квот расплылся в блаженной улыбке, закрыл глаза и покачал головой. Через несколько секунд он вздрогнул и, словно очнувшись, с улыбкой посмотрел на Эдама. — Не женщина, а… пистолет! Жаль, что она родилась так поздно. Ее бы туда, к нам, в шестьдесят восьмой год, вот тогда она смогла бы реализоваться в полной мере!