Я упомянул выступления в Мэйсон-храме, где ни один из ораторов не забыл заклеймить мэра Мемфиса при живейшей поддержке аудитории.
— Ну, это лишь небольшая часть негритянской общины — люди, чьи личные интересы оказались ущемленными. Каждый четверг у меня приемный день, и как раз вчера у меня было много негров по различным вопросам. — При этом подразумевается: «Вы только представьте себе! И масса Либ их принял и говорил с ними! Ведь их впустили! Через парадный вход!»
Мэр Мемфиса искренне убежден, что главный секрет Юга, который как-нибудь откроется всему миру, в глубокой преданности негров лично ему, Генри Либу. Ведь он так много для них сделал!
— Я взял на себя ответственность и выделил пятнадцать тысяч долларов из городского бюджета в дополнение к федеральным средствам, чтобы прокормить тех, кто участвует в стачке. — Да уж, как говорится, положение обязывает.
Странно, что так же думают и другие белые граждане Мемфиса: «Расовых трений нет». Южный фанатик — карикатура северного либерала. Журналист из «Пресс-симитар», газеты, слывущей «либеральной», сказал мне: «Мы ставим перед фамилиями негров „мистер“ и „миссис“ аж со времен Корейской войны». Действительно, ведь как-то неловко именовать родителей парня, погибшего в ходе боевых действий, просто Джоном и Джейн Джонсами. Однако Максина Смит, секретарь местного отделения Национальной ассоциации по содействию цветному населению, не нашла понимания у полицейских, когда отказалась отзываться на свое имя, произнесенное без титула «миссис». «Но ведь вас зовут Максиной?» — искренне недоумевал полицейский.
Миссис Смит горячо протестовала против «огузочной» карикатуры в утренней газете. Но понимания не находила. Ведь этот «огузок» — способ выражения любви белых к «своим» неграм. Начало было положено еще в 1916 году, когда Дж. П. Элли получил Пулитцеровскую премию за обличение Клана. Традиция поддерживалась семейством Элли, породнившимся с редактором газеты. Мемфисцы полагали, что благородная традиция прервется, если любимый «цветной» исчезнет из газеты, что и произошло через месяц после смерти Кинга.
Нигде на Юге так не печалятся о традициях, как в Мемфисе. Город этот основан в результате сделки, принесшей состояние Эндрю Джэксону. Индейцы уступили тогда права на эту территорию. Виднейший герой Гражданской войны, в честь которого назван здешний лесопарк, не мог состоять в тогдашнем эквиваленте Мемфисского клуба, так как был «не джентльмен». Он был не рабовладельцем, а всего лишь работорговцем. После войны Джэксон, однако, возглавил Ку-клукс-клан, облагородивший его и придавший ему общественную значимость. Мемфисский Клан по праву гордился своей заботой о неграх, потому что был куда как менее кровожаден, чем ирландская полиция, убившая однажды 46 негров в течение 46 часов — это случилось в 1866 году. Позже, когда желтая лихорадка заставила хлопководов покинуть эти места, их место прочно заняло ирландское отребье. Местечко захирело и почило на добрую дюжину лет. Впоследствии городишко возродился, вернул права самоуправления, а уже в XX столетии прибывший откуда-то из Миссисипи Эд Крамп создал главный мемфисский аттракцион — Хлопковый карнавал. Возник он в 1931 году как вызов, брошенный Великой депрессии. Как возник город на блефе, так и развивался потом, соблюдая преемственность традиций.
Во время второго марша, через четыре дня после смерти доктора Кинга, трибуну для выступления госпожи Кинг соорудили неестественно высокой, выше крыльца городской ратуши. Это означало вызов властям Мемфиса, но волей-неволей продолжало все те же вышеупомянутые традиции.
Вот так. А мэр города утверждает, что «отношения прекрасные». Если это так, то зачем, интересно, Генри Либу охрана, появившаяся у него с самого начала стачки? Один из телохранителей сидел в кабинете во время моего визита и неловко прятал под столом пистолет. Почему потеряли работу белые священники, поддержавшие требования бастующих? Почему черных проповедников в анонимных листовках обзывают коммунистами? Но мемфисская пресса наивно улыбается и возглашает из колонки редактора: «Негры-футболисты и баскетболисты — звезды команд наших колледжей!» Чего им еще надо?
На заре автобусы покатили по Джорджии. Рыжая глина, скудная растительность. Когда подъехали к Атланте, воздух уже раскалился. К началу заупокойной службы в церкви Эбенезера мы опоздали. Сонные пассажиры вылезли из автобуса возле здания суда, в котором за столом, символически подпертым ружейными стволами, спрятавшись за спинами телохранителей, заседал Лестер Мэддокс. Тем, кто привез сменные костюмы, переодеться негде. Особенно беспокоятся женщины, оправляя свои измятые платья. Мужчины начинают потихоньку разбредаться. Т. О. не знает, что предпринять, старается удержать всех вместе. Несколько человек идут к церкви с венком от профсоюза. Другие отходят к Морхауз-колледжу. Большинство терпеливо стоит с толпой возле Капитолия.
Долгим был путь сюда, но обратная дорога покажется еще длиннее. Автобусы покидают Атланту в половине девятого вечера, прибудут в Мемфис не раньше шести утра. Но никто не жалуется на тяготы пути. Т. О. считает, что поездка полностью оправданна.
— Мы очень беспокоились, когда доктор Кинг собирался в Мемфис к нам на помощь. Он прибыл только для того, чтобы нам помочь, только для этого. И это забыть просто невозможно.
Через неделю после похорон мэр Либ уступил давлению Белого дома, стачка закончилась победой бастующих. Т. О., не стесняясь, плакал перед телекамерами. Почти десять лет его безуспешных усилий наконец завершились победой. В 1959 году его уволили за попытку организовать отдел муниципальных работ. После победы я направился с ним на собрание Ассоциации по содействию цветному населению, где Джонса встретили бурной овацией. Джесси Тернер, глава местного отделения, представил его следующим образом:
— Наши городские отцы-радетели утверждают, что в ассоциации якобы заправляют жадные до денег пришлые воротилы. Вот перед вами такой «пришлый»…
Джонс чуть снова не прослезился.
— В Мемфисе я родился, здесь и школу закончил. За последние десять лет не припомню, чтобы хоть на неделю куда выезжал. Вот такой я пришлый.
Кто-то высказался из зала, прямо с места:
— Моя жена увидела по телевизору, как он плачет, и говорит: «Жаль мне этого толстячка, как он рыдает». А я ей говорю: «Нет, не надо его жалеть. Он долго бился, но теперь он победитель!»
В ходе стачки Генри Либ частенько вытаскивал из кармана бумажник и извлекал из него первую телеграмму национального профсоюза с девятью требованиями. Мэр помечал по каждому пункту, что он тут может и чего не может сделать. Пытаясь представить все пункты равноценными, Либ явно намеревался похоронить два основных вопроса: признание профсоюза и вычет членских взносов. Когда я пришел к нему после окончания стачки, потрепанная телеграмма была густо усеяна его закорючками. Мэр отметил пункт, по которому последнее слово в рассмотрении жалоб принадлежит ему, и заверил, что, как бы дело ни выглядело со стороны, он в сделки не вступал и ни на какие уступки не шел. Соглашение заключено на его условиях. Но разве вычет взносов не будет производиться? Нет. Город этого не делает, пока деньги не поступят к работнику. Вычет взносов — дело кредитного союза (как с самого начала и требовал профсоюз). А разве городские власти не признают профсоюз? Ничего подобного. Соглашения по этому поводу не существует. Только меморандум, подписанный администрацией. Но разве этот меморандум не имеет обязывающей силы? Нет, это всего лишь меморандум (как полезно быть отличником по родному языку!), хотя, конечно, мы своего слова не нарушим. Хорошо, значит, профсоюз получит прибавку, как пообещал мэр города? Но не от города. До 1 июля, когда намечено общее повышение заработной платы городским рабочим и служащим, эта прибавка будет обеспечиваться за счет взносов городских бизнесменов. Положение обязывает: вы только посмотрите, на что мы идем ради наших негров. Изменится ли что-либо в подходе мэра к требованиям работников просвещения и здравоохранения, которые тоже выражают возмущение? Ни в коем случае. Абсолютно ничего.