Иногда они дают ему подержать модели, которые делают с помощью своего клея. Или он рыскает неподалеку от их компании, среди старых пакетов и скользких труб, пока не находит лежащий на траве, словно после крушения, «мессершмит» или «конвэр».
Он снимает штаны и вешает их на дверь, чтобы было видно из гостиной. Берет на кухне пачку «Ореос» и строит из печений на ковре башню. Выпивает чашку молока и включает телевизор. Мультяшный фермер Грей нервно бегает по экрану, а рядом удобно устроилась свинья. В штанах у Грея полно шершней. В облаках пыли он бежит к озеру, которое то дразняще появляется, то исчезает из виду, и фермеру остается только кататься по песку. Ништяк!
Он кладет в рот сразу три «ореоса» и раздвигает ноги так, что фермер Грей виден между его колен. Детская привычка. Поедание печенья сидя на полу и просмотр мультиков субботним утром. Все равно что сосать большой палец. Его дразнили этим, пока он не бросил им в лица воображаемый стул. У него на большом пальце левой руки после многих лет сосания вырос мягкий нарост — пластинки для исправления прикуса теперь мешают. Врезаются в этот бугорок.
Он вырубает телик и включает тихонько приемник, потому что не хочет будить папаню, который спит посередине спальни в своей кровати, зарывшись в одеяло; на лице мечтательное выражение, руки словно вцепились в живот. Папаня тихонько похрапывает.
Он кладет стопку «ореосов» под телевизор и втирает в ковер пролитое молоко. Подремать и похрапеть в койке его не тянет. Он чувствует себя легко, как маленькая Бо-Пип из детского стишка — биип-биип-биип-биип.
Теперь ничто не мешает ему спуститься по лестнице. Парни уже на улице, шляются между машин и фонарей. Девчонки тоже выползают. Пасмурно, но он знает, что, пока нет дождя, они будут тусоваться у того фонарного столба, болтать на улице, шляться где-то рядом, цепляться друг к другу, петь. Он приканчивает четыре печенья и кладет кусок яблока на свой шоколадного цвета язык.
Мэри Джованни совсем достала его из-за этих пластинок для исправления прикуса. Когда она смеется, сиськи у нее трясутся. У нее розовое лицо, а на голове пышная прическа. Иногда в укромном месте она позволяет Ронни себя потрогать. А вчера опустила его, назвала железоротым.
Он выключает приемник, снимает с вешалки брюки и втискивается в них. Находит в куче одежды (одевают его как старьевщика) черную водолазку и вытирает слюной ботинки. У них стоптаны с внешней стороны каблуки, и они прохудились, но делают его на дюйм выше, поэтому он надевает их когда только можно.
Он причесывается у зеркала. Убирает волосы за уши, назад, чтобы спрятать свои кудри. И пусть они нависают на глаза, чтобы не было видно шишки. А сзади падают на шею и лежат на воротнике. Он посмотрел, как растет плешь на голове и сколько волос осталось на расческе. Если дело и дальше так пойдет, через пару лет спереди у него будет лысина, а шишка у него на лбу станет похожа на булыжник.
Он сел на кровать и включил приемник. Вытаскивает из-за проигрывателя старый журнал с ярко-красной надписью «Поп»: Зэл Яновски толкает первое «П», и Пол Маккартни согнулся над другим, а Нэнси Синатра обняла ногами «О». Он открывает разворот с «роллингами» и листает страницы, пока не видит картину: Мик Джаггер и Марианна Фейтфулл. Мик хмурится, дожидаясь, когда фотограф сделает снимок. А Марианна… Марианна — глаза как омуты (лампа-вспышка испугала ее), чуть приоткрыла губы, мини-юбка с разрезом, груди под свитером как два совершенных конуса. Неделю бы на нее смотрел не отрываясь.
Он перевернул страницу и бросил взгляд на фотографии Брайана Джонса, а потом его глаза расширились — Брайан на снимке в углу был в штанах Ронни. Тот же ярлычок. Те же линии и расцветка. Брайан прислонился к стене, руки положил на свои магические бедра. Чудеса!
Он отбрасывает журнал в сторону и становится боком к зеркалу. Смотрит, как ведут себя брюки, когда он движется. Берет из цветочного горшка немного земли и мажет ей кожу над верхней губой. Осматривает волосы, нос, скобы, ноги и брюки. Они ему нравятся. В них он походит на тех ребят. Он открывает верхний ящик стола и достает из него белый носовой платок. Расстегивает ширинку, запихивает внутрь тряпичный комок и снова застегивает молнию. Настоящий вожак. Не хухры-мухры какое-нибудь.
В лифте Ронни достает сигарету из купленной три дня назад пачки и держит ее незажженной во рту. Мэри Джованни посмотрит на его брюки и хихикнет. Тони завопит: «Смотрите, какие у него брюки!» — и все будут любоваться ими. А днем его возьмут с собой в парк как своего, и он будет говорить о том, о чем они всегда болтают, а машины будет лететь мимо, как искры.
Его мысли вертятся вокруг Брайана Джонса. Конкретные мысли. Он наклонится над машиной, прихватив сигарету большим и указательным пальцами, — так круче. И когда он так поднимется, от него перестанут отворачиваться. Даже на Фордхэм-роуд, где мальчишки-ирландцы лопаются от смеха, когда он проходит мимо… даже в химической лаборатории и спортивном зале, — везде будут знать, кто он такой, и кивать ему, говорить вежливо «привет», когда он проходит мимо. И у него будет своя девчонка.
Потому что прикид так важен. Особенно если у тебя скобы на зубах, костлявые пальцы и эта проклятая шишка размером с кокосовый орех на голове.
И особенно если тебе четырнадцать лет. Спроси любого. Четырнадцать лет — это нечто.
Майкл Герр был неприметным обозревателем «Нью лидера» [84] , когда ему предложили поехать во Вьетнам и делать для «Эсквайра» колонку об американизации Сайгона. Подразумевалось, что его материалы будут легкими и циничными. Но вьетнамцы предприняли после Нового года, который у них называется «Тет», в начале 1968-го, наступление, спутавшее американцам все карты. Герр понял: с «легкостью» и «циничностью» придется подождать. Он полетел в Кесан во время знаменитой блокады этой базы. Казалось, началась решающая схватка между войсками Соединенных Штатов и Северного Вьетнама.
Первый самолет, который должен был доставить Герра в Кесан, расстреляли в воздухе. Майкл в последний момент замешкался в Хюэ и не полетел этим рейсом. Он взял себя в руки и побывал в Кесане три раза в самый разгар сражения — сначала прожил там три дня, потом — четыре, а потом — пять. Журналист, как и любой человек в Кесане, имел шанс выжить, только прячась в узком окопе. «Там быстренько забываешь о своем гражданском статусе, — рассказал мне Герр, — потому что никто вокруг особо не надеется выбраться оттуда живым. Сначала я не чувствовал, что освещаю какие-то события. Мне просто казалось, что я никому здесь не нужен».