И все-таки Норману начинало казаться, что даже Панчо проникся коллективной вещью глубже, чем он. Он чувствовал собственную никчемность. К монтажу фильма он так и не приступил. Кизи с Бэббсом просили его просто-напросто сделать кое-какие сокращения. Однако ему хотелось сперва посмотреть весь фильм, устроить его просмотр целиком и понять, зачем он вообще сделан. Та же проблема возникала и со всей компанией. Ему хотелось погонять всю группу на своем личном внутреннем монтажном столе, увидеть всю картину целиком и понять, в чем состоит их цель. А они все это время, казалось, испытывали его - испытывали, отыскивая в нем ту или иную слабость. Брэдли, так тот и вовсе взъярился на него как-то утром, явно нарываясь на ссору. В тот момент Норман читал учебник санскрита, пытаясь выучить алфавит. Он рассудил, что, поскольку ничего другого не делает, такое занятие ничуть не хуже всех прочих. При этом он еще и курил. Тут Брэдли на него и набрасывается.
- Каждый раз, как ты читаешь книгу или куришь сигарету,- орет он,- ты в ы в о д и ш ь м е н я и з с е б я. Посмотри хотя бы на Панчо. Панчо занят делом. Панчо все время пишет стихи, и каждый день он приносит мне стихотворение...
...что просто смешно, ведь стихи Панчо т а к и е скверные. Это до того смешно, что и Брэдли не в силах сдержать улыбку. И тем не менее суть ясна. Она в том, что Норман ленив и "эгоистичен". Чтение доставляет удовольствие одному лишь читателю. На всю компанию оно не рассчитано. Да и курение вещь, которая ничего, кроме как самоё себя, не порождает. Вот Брэдли и говорит Норману, что тот ленив и не принимает участия в общем деле. И э т о п р а в д а. О н с о в е р ш е н н о п р а в. Однако он, кажется, готов затеять по этому поводу драку. Нормана это забавляет, и он смеется над Брэдди Б р э д л и, - и хотя это всего лишь Брэдди, его слова, судя по всему, отражают настроение остальных. В противном случае Брэдли вряд ли что-нибудь сказал бы вообще. Норман становится тише воды ниже травы. К тому же ему всегда казалось, что они над ним смеются...
- Не н а д тобой - в м е с т е с тобой,- неустанно твердил ему Кизи, пытаясь шуткой развеять его нервозность и комплекс неполноценности.
Однако единственное, что по-настоящему помогло. это появление Пола Фостера.
Фостер был высоким кудрявым парнем без малого лет тридцати, страдающим ужасным заиканием. Он был математиком, раньше работал в Пало-Альто программистом и получал, по-видимому, кучу денег. Потом он связался с какими-то музыкантами, и те возбудили в нем неподдельный интерес к некоторым веществам... раздвигающим границы сознания, после чего жизнь Фостера стала, судя по всему, состоять из сменяющих друг друга периодов нормальной добросовестной работы с компьютерами, в течение которых он носил галстук и цирконополистерэтиленовый костюм с зеленоватым отливом и пользовался большим уважением в добропорядочном мире, и периодов существования с... Винтом, Великим Богом Скорости, в течение которых носил свой Пышный Мундир. Это была куртка, которую он превратил в коллаж. Она была усеяна многочисленными слоями лент, эмблем, отражателей и знаков различия, громоздившихся один на другой и развевающихся на ветру, отчего становилась похожей на безумный пышный мундир, снятый с кого-то из придворных Людовика Пятнадцатого. Поселился Фостер на дереве. Сэнди устроил себе в ветвях дерева жилище - помост, на который поставил палатку. Чуть ниже соорудил себе жилище Пол: превосходно - двухквартирный дом в ветвях. Пол Фостер натаскал туда несусветное количество всякой всячины. Свалив там все пожитки, он взялся за оборудование своего высотного жилища. Он приделал на дереве окно, калитку и книжные полки. Книги у него были удивительные. Энциклопедия, только это была энциклопедия 1893 года, а также книги на престранных языках - тагальском, урду, - и похоже, обо всех этих языках он имел какое-то представление... и еще, кроме того, в с я к а я в с я ч и н а. У него был громадный, набитый диковинками, мешок, который он всюду таскал с собой, - мешок, полный самых таинственных предметов - кусочков блестящего стекла и жести, корпусов транзисторных приемников, гвоздей и шурупов, крышечек и трубочек, а внутри этого мешка с таинственным хламом находился маленький мешочек, который представлял собой миниатюрную копию большого мешка и содержал о ч е н ь м а л е н ь к и й таинственный хлам... и это наводило на мысль, что где-то внутри обязательно должен быть еще и к р о х о т н ы й мешочек, который содержит к р о х о т н ы й таинственный хлам, и так до бесконечности... Кроме того, он владел множеством авторучек, среди которых были и ручки с разноцветными стержнями, и, сидя в своем доме среди ветвей, в то время как неугомонный старый Винтяра, великодушный Бог Скорости, выплескивал наружу таившиеся у него в башке каламбуры, каламбуры, каламбуры, он сочинял вывески вроде той, что приспособил перед въездными воротами, там, где от Дороги 84 отделяется ведущая к мосту просека, и вывеска эта гласила: "Тем, кто тащится еле-еле, поворот налево запрещен". Потом его навещал народ, и в своем доимке на ветвях он с удовольствием принимал гостей, а вечерами было видно, как дом его освещается безумным светом и мерцает резкими, в духе Дали, мазками светящейся краски, и тогда он сидел у себя наверху и рисовал, рисовал, рисовал или же наклеивал вырезки в имевшийся у него невероятных размеров альбом...
С Полом Фостером у Нормана нашлось много чего общего. Оба они были неплохими художниками, оба обладали известным запасом эрудиции эрудиции эрудиции. Фостер, с его чудовищным заиканием, превыше всего ценил уединение - точно так же, как и Норман. Разумеется, Фостер оказался способен стать настоящим Проказником намного раньше Нормана. В этом отношении все происходило довольно странно. Не было никаких правил. Не было ни официалього испытательного срока, ни голосования по поводу того, наш, мол, это человек или не наш, никаких тебе черных шаров, никакого дружеского похлопывания по плечу. И все-таки существовал некий период времени, за который следовало себя проявить, все знали, что этот период идет, и никто не произносил по этому поводу ни слова. Как бы там ни было, с Фостером Норман мог общаться, и это существенно меняло дело. Он уже чувствовал себя таким безнадежно одиноким. К тому дже он внезапно понял, что дело не только в нем,Проказники подвергали испытанию всех и каждого, понуждая людей откровенно выкладывать все свои пунктики, пока они сами не начнут действовать совершенно открыто, жить в данное мгновение, стихийно, и если для того, чтобы завести человека так далеко, требовалось его язвительно подзадорить...
Фостер дебютирует в домашней обстановке с присущими ему абсурдными логическими головоломками, только при этом страшно заикаясь:
- Пред-по-по-по-ложим, все, что вы воспри-припри-принимаете, это всего лишь... - такая вот нескончаемая запутанная вещь, и тогда вмешивается Горянка:
- Н-н-н-н-н-но, П-П-П-П-П-П-Пол, я никак не пп-п-п-п-пойму суть всего этого вос-вос-вос-вос-вос-восвосприятия. Охота его д-д-д-д-д-добиться, н-н-н-н-н-нно все это одни с-с-с-с-с-с-слова. Может, п-п-п-п-п-пп-п-п-п-п-п-п-п-повторишь е щ е р а з о к?
Фостер не верит своим ушам. Он стоит, застыв как вкопаный, глаза его лезут, лезут, лезут, лезут на лоб, и в конце концов он взрывается: