Кэмпбелл учится в первом классе в школе «Талья-ферро» — что на самом деле, как знают все, tout le monde, произносится: «Толливер». Каждое утро школа отправляет свой автобус, со своим шофером и со специальной женщиной, чтобы приглядывать за детьми, по маршруту вдоль Парк авеню, потому что почти все ее ученицы живут самое далекое в нескольких минутах ходьбы от этой фешенебельной магистрали.
Для Шермана семенящая с ним рядом Кэмпбелл — ну просто небесное видение! Небесное видение, каждое утро — иное. Какие у нее волосы, густые, мягкие, волнистые, как у матери, только светлее и золотистее! Какое личико — маленькое совершенство! Даже нескладные подростковые годы ничего не смогут в ней испортить. Это очевидно. В темно-красном жакетике, в белой блузке с круглым воротничком, за спиной — крохотный нейлоновый рюкзачок, на ногах — белые гольфы. Настоящий ангел. Шерман не может смотреть на нее без волнения, даже удивительно.
В подъезде этим утром дежурит старый швейцар-ирландец по имени Тони. Он открыл перед ними двери да еще вышел под навес и посмотрел им вслед. Приятно, очень даже приятно! Шерман любит показаться людям в отцовской роли. Он сейчас серьезный, солидный гражданин, представитель и Парк авеню, и Уолл-стрит. Одет в серо-стальной шерстяной английский костюм, сшитый на заказ за 1800 долларов, пиджак однобортный, на двух пуговицах, лацканы обычные, с неглубокими разрезами. На Уолл-стрит двубортные пиджаки и слишком заостренные лацканы считаются немного слишком франтовскими, несолидными. Густые светло-рыжие волосы Шермана зачесаны со лба назад. Он идет расправив плечи и гордо задрав свой крупный нос и замечательный подбородок.
— Дай-ка, малышка, я застегну тебе жакет. А то холодновато.
— О нет, Хосе, — отвечает Кэмпбелл.
— Нет, правда, моя хорошая, ты же простудишься.
— Нет, Сехо, нет! — она отдернула плечико. «Сехо» — это «Хосе» с переставленными слогами. — Несет!
Шерман вздохнул и отказался от дальнейших попыток защитить дочь от разгула стихий. Идут дальше.
— Папа!
— Да, моя маленькая?
— Папа, а что, если Бога нет?
Шерман потрясен, ошарашен. Кэмпбелл смотрит на него снизу с самым обыкновенным выражением, словно она всего лишь спросила, как называются эти желтые цветочки.
— Кто сказал, что Бога нет?
— А если правда нет?
— Откуда ты взяла? Тебе кто-то сказал, что Бога нет?
Какая же это вредоносная смутьянка в первом классе отравляет детские души? Он-то, родной отец, думал, что его Кэмпбелл все еще верит в Санта-Клауса, а она вон уже подвергает сомнению бытие Божие. Но с другой стороны… какой глубокий вопрос задает шестилетний ребенок! А что, разве нет? В таком возрасте — и уже задумывается на такие темы…
— Нет, ну а если правда нет?
Сердится, что, вместо ответа, он спрашивает, откуда у нее такая мысль.
— Но Бог есть, малышка. Поэтому я и не могу ответить, что, если Его нет?
Шерман, как правило, старается не лгать дочке. Но сейчас он решил, что так все-таки будет лучше. Раньше он вообще надеялся, что ему не понадобится разговаривать с ней на религиозные темы. Ее уже начали водить в воскресную школу при англиканской церкви Святого Иакова на углу Семьдесят первой улицы и Мэдисон-сквер. Так решаются в семьях вопросы религии, проверенный способ. Записываешь детей в воскресную школу при Святом Иакове и больше на эти темы стараешься не говорить и не думать.
— А-а, — протянула Кэмпбелл. И устремила взгляд вдаль.
Шерман чувствовал себя виноватым. Девочка завела серьезный разговор, а он от него уклонился. Шестилетний ребенок, и вот, оказывается, думает над величайшей загадкой жизни.
— Папа.
— Да, дорогая? — Он замер.
— Ты помнишь велосипед миссис Уинстон?
Велосипед миссис Уинстон? Но тут он вспомнил. Два года назад у Кэмпбелл в малышовом классе была учительница по имени миссис Уинстон, которая, не страшась уличного движения, приезжала по утрам в школу на велосипеде. Детям это ужасно нравилось. Но с тех пор он ни разу не слышал, чтобы Кэмпбелл о ней говорила.
— Да, помню, — и снова замолчал, выжидая.
— У Маккензи в точности такой же.
Маккензи? Ах да. Маккензи Рид учится с Кэмпбелл в одном классе.
— Вот как?
— Да. Только поменьше.
Шерман ждет нового логического скачка… Но больше ничего не последовало. Вот так. Бог жив! Бог умер! Велосипед миссис Уинстон. О нет, Хосе! Нет, Сехо! Все — из одного игрушечного ящика. Шерман сначала испытал облегчение, но потом ему стало обидно. Он-то уже решил, что раз его дочь в шесть лет задумалась о бытии божием, значит, у нее выдающиеся умственные способности. Впервые за последние десять лет кому-то в Верхнем Ист-Сайде захотелось для дочери умственных способностей.
На той стороне Парк-авеню у остановки школьного автобуса уже толпились несколько девочек в темно-красных жакетиках, сопровождаемые нянями или родителями. Завидев их, Кэмпбелл попыталась вырвать у Шермана руку. Уже достигла такого возраста. Но Шерман не отпустил. Крепко держа дочь за руку, он повел ее дальше через улицу. Он — ее хранитель и защитник. Он смерил взглядом такси, которое, вереща тормозами, остановилось перед светофором. Если бы понадобилось для спасения дочери, он бы не раздумывая ринулся навстречу едущему автомобилю. Шерман шагал через улицу и представлял себе, какую живописную картину они собой являют: Кэмпбелл, истинный ангел в форме ученицы частной школы, и он — благородный профиль, йейльский подбородок, широкие плечи, английский костюм за 1800 долларов; отец этого ангела, преуспевающий человек. Как на них, должно быть, завистливо смотрят прохожие, и водители проезжающих машин, и вообще все.
Едва только они ступили на тротуар, Кэмпбелл вырвалась. Родители, приводящие девочек к Толливеровскому автобусу, — народ жизнерадостный. Всегда в превосходном настроении. Шерман принялся здороваться: Эдит Томпкинс, Джон Чэннинг, мать Маккензи Рид, няня Керби Коулмен, Леонард Шорске, миссис Люгер. Дойдя до миссис Люгер — как ее по имени, он не знает, — Шерман задержал взгляд. Худощавая, бледная блондинка, как всегда — никакой косметики. Видно, выскочила с дочкой к автобусу в последнюю минуту, прямо как была, в синей мужской рубахе с распахнутым воротом, в поношенных джинсах… и в балетных туфельках. А джинсы — в обтяжечку. И потрясающая фигура, Шерман до сих пор не замечал. Действительно потрясающая. И весь вид такой… бледная со сна, хрупкая. Что вам сейчас необходимо, миссис Люгер, — это чашечка крепкого кофе, я как раз иду в кофейню на Лексингтон-сквер, присоединяйтесь? Ну зачем же, мистер Мак-Кой, подымемся лучше ко мне. У меня и кофе уже готов… Он не отводит от нее глаз на целых две секунды дольше, чем допускают приличия, и… тут подкатил автобус, внушительный экипаж с добрый «грейхаунд» величиной, и девочки бросились к подножкам.
Шерман повернулся было уходить, потом еще раз оглянулся на миссис Люгер. Но она на него не смотрела. Она уже удалялась в направлении своего кооперативного дома. Задний шов ее тесных джинсов чуть ли не разрезал ее пополам, а справа и слева на выпуклых ягодицах — белесые проплешины, как две фары. Ну и задик у нее, фантастика! А Шерман-то всегда называл про себя этих женщин «мамашами»! Кто знает, какой огонь затаился в этих «мамашах»?