— Вот в это, Кейт, я как раз вдаваться и не могу. Но еще одно я скажу: я никого автомобилем не сбивал.
Все молчали. Сидели как громом пораженные. Шерман глянул на Джуди за соседним столом. Четверо ее сотрапезников, по двое с каждой стороны, в том числе хозяин, хитроумный Сильвио ди Дуччи, так и прилипли к ней… Товарищество «Мак-Кой и Мак-Кой»… Шерман напористо продолжил:
— Могу предложить вам ценный совет. Никогда, не попадайтесь… в шестерни механизма уголовной юстиции… во всяком случае, в этом городе. Стоит зацепиться, пусть даже случайно, и вы пропали. Дальше речь только о том, во сколько вам это обойдется. Попал в камеру — а тебя еще ни о чем даже не спрашивали: виновен, невиновен, — все, ты ноль. Тебя вообще больше не существует.
Вокруг тишина… Как они на него смотрят!.. У всех глаза умоляющие: расскажи!
И он рассказал им про маленького пуэрториканца, знатока цифири. Рассказал про игру в хоккей живой мышью и как он (герой) спас мышь и выкинул из камеры, а полицейский раздавил ее каблуком. Самоуверенно обратившись к Наннели Войду, заключил:
— По-моему, неплохой образ, мистер Войд. — И закончил с глубокомысленной полуулыбкой: — Эдакая, знаете, обобщающая метафора.
Потом глянул вправо. Красавица «лимонная конфетка» жадно впивает каждое слово. Он вновь ощутил приятную щекотку желания.
После обеда в библиотеке Шермана опять окружили. Он развлекал слушателей историей про то, как полицейский заставлял его лазать через металлоискатель.
— А что — они могут заставить? — спросил Сильвио ди Дуччи.
Шерман спохватился, что предстает слишком уж податливым, разрушает только что вылепившийся образ храбреца, прошедшего сквозь огонь и воду.
— А мы с ним договорились, — объяснил он. — Я сказал: «О'кей, я продемонстрирую твоему приятелю, как от меня срабатывает сигнал, но и ты для меня кое-что сделаешь. Ты меня вытащишь из этой гмбаной, — это свое „гмбаной“ он произнес нарочито неотчетливо, чтобы показать, что да, он понимает, это дурной тон, но в данных обстоятельствах надо цитировать буквально, — из этой гмбаной клетки». — И показал многозначительно пальцем как бы в сторону того вольера в Центральном распределителе в Бронксе. — И получилось. Вскоре они меня выпустили. Иначе мне пришлось бы провести ночь на Райкерс-Айленде, а это, насколько я понимаю, в общем… не очень-то… приятная перспективка.
Каждая «конфетка» в толпе гостей была сейчас для него готова на все, только мигни.
На этот раз уже Шерман, сидя в машине, пока Оккиони вез их к дому родителей, чтобы высадить там Джуди, испытывал упоение успехами в свете. К упоению, впрочем, примешивалась доля скепсиса. Кто они, собственно, такие, все эти люди?
— Смешно, — говорил он Джуди. — Мне ведь никогда не нравились эти твои друзья. Думаю, ты это замечала.
— Чтобы это заметить, большого ума не надо, — отозвалась Джуди без улыбки.
— И однако, они единственные, кто дружески себя вел со мной с тех пор как, все это началось. Мои так называемые старые приятели явно хотят, чтобы я не барахтался, а растворился. А эти, которых я даже толком и не знаю, видят во мне живого, нормального человека.
Тем же настороженным тоном Джуди на это сказала:
— Ты знаменит. По газетам судя — богатый аристократ. Магнат.
— Только по газетам?
— А что, ты вдруг почувствовал себя богачом?
— Да, я богатый аристократ, владелец роскошной квартиры, декорированной знаменитым дизайнером. — Ему хотелось подольститься к Джуди.
— Ха. — Спокойно, горько.
— Парадокс, правда? Две недели назад, когда мы были у Бэвердейджей, те же самые люди в упор меня не видели. А теперь, когда я размазан — размазан! — по всем газетам, они оторваться от меня не могут.
Джуди смотрела в сторону, за окно.
— Как легко тебя ублажить. — Ее голос звучал отстраненно, слова шли куда-то вовне, туда же, куда и взгляд.
Товарищество «Мак-Кой и Мак-Кой» закрылось на ночь.
* * *
— Ну, что у нас сегодня, Шелдон?
Мэр задал этот вопрос и тут же пожалел. Он знал, что ответит ему его коротышка помощник. Деваться некуда, и теперь он, сжавшись, ожидал услышать это зловредное выражение, которое тут же и прозвучало.
— В основном подачки черным, — сказал Шелдон. — Здесь епископ Боттомли, ждет вас, а еще поступило с десяток запросов, чтобы вы прокомментировали дело Мак-Коя.
Мэр хотел было возмутиться, как возмущался он уже не раз, но вместо этого отвернулся и посмотрел в окно, выходившее на Бродвей. Кабинет мэра был на первом этаже — небольшая, но элегантная угловая комната с высоким потолком и роскошными венецианскими окнами. [21] Вид на скверик вокруг здания муниципалитета портили ряды составленных под окном, прямо на глазах, синих полицейских заграждений. Они хранились там постоянно, громоздясь на траве, вернее, на голой земле, где когда-то росла трава, на случай каких-либо враждебных демонстраций. Враждебные демонстрации происходили то и дело. Полиция тогда сооружала из этих заграждений длинный забор, и мэр получал возможность любоваться широкими задами полицейских, противостоящих разношерстным ордам демонстрантов, орущих по другую сторону. Удивительно, до чего много на задах у полицейских всевозможных навесных орудий! Дубинки, фонарики, наручники, патронные подсумки, книжки квитанций, рации. Опять и опять он любовался неуклюжими, увешанными всякой всячиной задами служителей правопорядка, а очередная толпа недовольных орала и бесновалась — единственно ради трансляции по телевидению, разумеется.
Подачки черным подачки черным подачки черным подачки черным. Зловредная формула неотступно вертелась в голове. «Подачки черным» — это, по сути дела, встречный пал в борьбе с пожаром. Каждое утро мэр переходил из кабинета в помещение напротив — в «Голубую гостиную» — и там под портретами лысых политиков прошлого раздавал награды и почетные грамоты гражданским комитетам, наставникам молодежи, особо отличившимся студентам, храбрым индивидам и благородным общественным работникам, а также всяким прочим сеятелям и пахарям на ниве городского прогресса. В наши трудные времена, когда общественное мнение, судя по всем опросам, склоняется туда, куда оно склоняется, наверное, разумно и, может быть, даже нравственно подчеркивать, как много негров среди тех, кто удостаивается наград и всякого рода благодарностей, однако совершенно не умно и скорее даже безнравственно то, что Шелдон Леннерт, этот гомункулус с неестественно маленькой головой, всегда одетый в клетчатые рубашки и неподходящие по цвету пиджаки и брючки, называет это «подачками черным». Пару раз мэр услышал это выражение уже из уст сотрудников пресс-группы. Вдруг дойдет до кого-нибудь из служащих-негров? Может, они даже и посмеются. Но в душе им будет не до смеха.
Но… Шелдон все равно продолжал говорить «подачки черным». Он знал: мэру неприятно. Но была в Шелдоне некая зловредность придворного шута. Внешне он был верным как пес. Однако подспудно только и знал, что издевался. Мэр рассердился.