— На белой ленточке?
— Еще одна доисторическая древность, — пожимает плечами старший Мак-Кой. — Или на мисс Последний-Писк-Моды. Ты всегда шагаешь в первых рядах, Селеста.
— Только в сравнении с тобой, милый. — Она улыбается и кладет ему ладонь на запястье. — У меня и в мыслях нет лишить вас с Тэлботом вашего обожаемого мартини.
— За Тэлбота я не беспокоюсь, — отвечает Лев «Даннинг-Спонджета».
Шерман сто раз слышал рассуждения отца о том, как надо правильно смешивать мартини, и Джуди тоже уже, наверно, раз двадцать — но все равно, что в них плохого? Мать они раздражают, а его нет. Наоборот, приятно. Уютно. Привычно. Особенно это важно ему сегодня. Чтобы все было привычно, как всегда, как всю жизнь, и ограждено канатами.
Уже одно то, что они не у себя в городской квартире, где воздух еще отравлен произнесенными им словами: «Будьте добры, позовите Марию», заметно разрядило обстановку. Джуди с Кэмпбелл, Бонитой и няней мисс Лайонс уехала на «универсале» еще вчера днем. Он поехал в «мерседесе» следом, уже затемно. А нынче утром перед гаражом на заднем дворе их старинной виллы он при солнечном свете с пристрастием осмотрел машину. И не обнаружил ни малейших следов столкновения… С утра все казалось уже не так мрачно, включая Джуди. Она мирно болтала за завтраком. И сейчас вот улыбается его родителям. Отдохнувшая… и вообще-то вполне ничего… стильный вид… в бледно-желтом пуховом джемпере и белых джинсах… Немолода, но с тонким, приятным лицом, это факт, такие лица с возрастом почти не дурнеют… И прекрасные волосы… Конечно, диета и эта проклятая гимнастика… ну, и годы… подсушили ее бюст, но в остальном фигурка у нее ладная, крепкая… Он ощутил приятный щекот… Может, сегодня ночью… или во время послеобеденного отдыха!.. А что? Это может сломать лед, возродить весну, вернуть солнце… на более прочном фундаменте… Если только она согласится, тогда эта неприятная семейная ссора… с ней будет покончено. Может быть, и вообще весь эпизод можно тогда считать исчерпанным.
Прошло уже четверо суток, и нигде ни звука о несчастье с долговязым, щуплым подростком при въезде на шоссе в Бронксе. Никто не постучался к Шерману в дверь. Ну и потом, за рулем-то была она. Она же сама ему об этом напомнила. И морально он был тогда прав, что ни говори (то есть можно не бояться божьего суда). Он защищал свою жизнь. Свою и ее…
Возможно, все это было ему божьим предостережением. Взять бы Джуди и Кэмпбелл и уехать из этого сумасшедшего Нью-Йорка. Бросить Уолл-стрит, всю эту гигантоманию. Честное слово, надо быть самонадеянным болваном, чтобы лезть во Властители Вселенной и каждый день очертя голову ставить все на карту, хорошо хоть пронесло. Господи, клянусь, что никогда больше… Продать бы квартиру и жить… хотя бы тут, в Саутгемптоне, круглый год… Или в Теннесси… Его дед Вильям Шерман Мак-Кой перебрался в Нью-Йорк из Ноксвилла тридцати одного года от роду… Провинциал в глазах таких людей, как Браунинги… Ну и что? Чем плохи работящие американцы-провинциалы? Шерман ездил с отцом в Ноксвилл. Видел вполне приличный дом, где вырос его дед… Красивый такой городок, Ноксвилл, трезвый, умеренный… Поселиться бы там, поступить на службу в местную брокерскую контору… Хорошая, нормальная работа, без претензий на то, чтобы крутить весь мир волчком, работать от девяти до пяти или какие у них там рабочие часы в городах вроде Ноксвилла; зарабатывать в год тысяч девяносто или сто — десятую часть, если не меньше, от того, что ему по глупости казалось необходимым до сих пор, и хватит за глаза… И чтоб был дом «под старину», с высокой забранной сеткой верандой… зеленый газон акра на два, механическая газонокосилка, которую можно иногда потаскать по траве самому, и чтобы ворота гаража открывались по команде волшебной коробочки, прикрепленной к лобовому стеклу, а в кухне бы на стене висела магнитная доска, на которой оставляют друг другу записки. Уютная, добрая жизнь. Уайлдеровский «Наш городок»…
Джуди улыбается чему-то, что сказал отец, отец улыбается от удовольствия, что она оценила его остроумие, мать улыбается, глядя на них, и дальше за столиками улыбаются Поллард, и Роли, и «посланник Сэндерсон», скрестивший тощие старческие ноги, улыбается ласковое приморское солнце первых дней июня, оно прогрело Шерману кости, и впервые за две недели забота его отпустила, и он тоже улыбнулся жене, отцу, матери, словно не переставал слышать, о чем они болтали.
— Папа!
Со света под тень над столами, с песка на помост взбежала Кэмпбелл.
— Папа!
Малышка совершенно ослепительна. Ей уже почти семь, и она больше не бутузик, а изящная девочка, у нее стройные ножки и ручки, и крепкие мышцы, и нигде ни малейшего изъяна. Одета в купальный костюмчик с черными и белыми буквами вразброс по розовому фону. Остановилась, вся разрумянившаяся от солнца и бега. Это дивное явление снова вызвало улыбки на лицах деда, бабки и Джуди. Шерман отодвигается от столика и раскидывает руки, он готов заключить ее в объятия. Но Кэмпбелл останавливается перед ним. Она прибежала не для того, чтобы ласкаться.
— Папа. — Она запыхалась. У нее к отцу важный вопрос.
— Что, моя хорошая?
— Папа. — Она все никак не может перевести дух.
— Успокойся, детка. Ну, что ты?
— Папа… Что ты делаешь? Что он делает?
— То есть как — что я делаю, моя маленькая?
— Ну как. Вот у Маккензи папа делает книги, и у него работают восемьдесят человек.
— Это Маккензи тебе сказала?
— Да.
— Ого, восемьдесят человек, — говорит отец Шермана особым голосом для маленьких детей. — Вот это да!
Шерман представляет себе, что думает Лев «Даннинг-Спонджета» о Гарланде Риде. Гарланд унаследовал от отца типографское дело, и вот уже десять лет оно у него едва влачит существование. «Книги», которые он «делает», — всего лишь редкие заказы, которые ему перепадают от настоящих издателей, и вся его продукция — это справочники, клубные списки, годовые отчеты, к книгам она имеет самое отдаленное отношение. Что же до работающих у него восьмидесяти человек, то эти восемьдесят несчастных — наборщики, печатники и все такое прочее. А Лев «Даннинг-Спонджета» в расцвете своей карьеры имел под началом две сотни юристов, и почти все — питомцы старейших университетов Новой Англии.
— Нет, ну а ты что делаешь? — настойчиво повторяет вопрос Кэмпбелл. Ей не терпится вернуться к Маккензи, и важно, чтобы она не ударила в грязь лицом.
— Так как же, Шерман? — ухмыляясь, поддерживает ее дед. — Я бы тоже не прочь услышать. Я часто спрашиваю себя: действительно, что же все-таки вы, ребята, делаете? Отличный вопрос, Кэмлбелл.
Кэмпбелл улыбается, приняв похвалу деда за чистую монету.
Снова ирония. И на этот раз неуместная. Отцу всегда не нравилось, что Шерман занялся ценными бумагами вместо юриспруденции, и успехи сына только еще подливали масла в огонь. Шерман начинает злиться. Как, интересно, представить себя дочери Властителем Вселенной, когда к разговору внимательно прислушиваются Джуди и мать о отцом? С другой стороны, нельзя же ответить, что он — просто рядовой продавец, каких много, или пусть даже не рядовой, а главный специалист по продаже ценных бумаг, все равно это прозвучит напыщенно, но плоско — да и непонятно для Кэмпбелл, которая стоит перед ним, запыхавшись, вот-вот сорвется с места и убежит к подружке, чей папа делает книги и у него работают восемьдесят человек.