— Чудесный подарок! С тех пор как они меня заперли здесь, я ни разу так не смеялся.

— Вам очень больно, Роберт?

— Сейчас не очень, но я безнадежно слаб и в голове у меня творится что-то неладное. Я не могу собраться с мыслями, все они какие-то смутные, бескрылые. Разве этого не видно по моему лицу? Я, наверное, похож на привидение.

— Вы изменились, но я все равно узнала бы вас, где бы ни встретила. Впрочем, я понимаю ваши чувства, потому что и сама испытала нечто подобное. Со времени нашей последней встречи я тоже перенесла тяжелую болезнь.

— Тяжелую болезнь?

— Я уже приготовилась к смерти. Казалось, вот-вот перевернется последняя страница в книге моей жизни. Каждый раз, ровно в полночь, меня будило ужасное видение, эта последняя страница и на ней отчетливое слово «конец». Это было ужасно!

— То же самое чувствовал и я.

— Я уже думала, что никогда вас не увижу, исхудала так же, как вы, не могла есть, не могла ни встать, ни лечь без посторонней помощи. А теперь, вы видите, я совсем здорова.

— Утешительница! Печальная и прекрасная! Я слишком слаб, чтобы все высказать, но если бы вы знали, что я чувствую, когда вы со мной говорите!

— Я думала, что никогда вас больше не увижу, а теперь я здесь, рядом с вами, и вы охотно меня слушаете и смотрите на меня так ласково. Ожидала ли я этого? Нет, я совсем отчаялась.

Мур тяжело вздохнул, вздох был так глубок, что напоминал стон. Он прикрыл глаза рукой и промолвил:

— Дай мне Бог выжить, чтобы я мог искупить свою вину!

— Какую вину?

— Не будем сейчас говорить об этом, Кэри, я еще нездоров, и у меня нет на это сил. Миссис Прайор была с вами во время вашей болезни?

— Да, — радостно улыбнулась Каролина, — вы уже знаете, что она — моя мать?

— Слышал. Гортензия говорила мне, но я хотел услышать это из ваших уст. Вы стали счастливее?

— Найдя мать? Она мне очень дорога, — так дорога, что и выразить невозможно. Я была совсем обессилена, и только она поставила меня на ноги.

— Поделом мне слышать все это тогда, когда я сам едва могу поднять руку, поделом!

— Я не хотела вас упрекать.

— Каждое ваше слово, каждый взгляд, озаряющий ваше милое личико, жжет меня как огонь. Подвиньтесь поближе, Лина, дайте мне вашу руку, если вас не пугают мои исхудалые пальцы.

Она взяла эти тонкие пальцы своими маленькими ручками, наклонила головку и коснулась губами его руки. Мур был взволнован и тронут, крупные слезы покатились по его впалым щекам.

— Все это останется в моем сердце, Кэри. А этот поцелуй я сохраню особо, и придет день, когда вы вспомните о нем.

— Выходите! — громко сказал Мартин, открывая дверь. — Идемте, вы и так пробыли здесь уже двадцать минут вместо пятнадцати.

— Никуда она сейчас не пойдет, слышишь?

— Я боюсь задерживаться, Роберт.

— Вы придете еще, Каролина?

— Нет, не придет, — вмешался Мартин. — Хватит мне этих свиданий, с меня довольно своих забот. Достаточно и одного раза, я не желаю, чтобы это повторялось.

— Ты не желаешь?!

— Тс! Не обижайте его. Если бы не он, мы бы не встретились. Но я снова приду, если вы действительно этого хотите.

— Да, хочу. Это единственное, чего я хочу, других желаний у меня нет.

— Идемте сию же минуту! Моя мамаша уже откашлялась, села на кровати и спустила ноги на пол, — не дай Бог, она вас застанет на ступеньках лестницы!.. Нет, прощаться вы не будете, — сказал Мартин, становясь между Каролиной и Муром. — Вы сейчас же уйдете.

— Мартин, а моя шаль?

— Она у меня. Я отдам ее, когда вы спуститесь.

Он заставил их разойтись, не разрешив даже проститься; все, что было у них на душе, они высказали друг другу взглядами. Затем Мартин чуть ли не на руках снес Каролину вниз по лестнице. В прихожей он закутал ее в шаль, и, если бы не шаги матери на галерее, если бы не его мальчишеская застенчивость, столь естественная и потому столь благородная, он бы потребовал награды и сказал: «А теперь, мисс Каролина, за все, что я сделал для вас, подарите мне поцелуй». Но, прежде чем эти слова успели слететь с его губ, она уже была далеко на заснеженной дороге.

— Она моя должница, и я еще спрошу с нее долг, — пробормотал Мартин.

Он обольщал себя мыслью, что ему помешали неблагоприятные обстоятельства, а вовсе не недостаток смелости. Таким натурам свойственно заблуждаться, и Мартин считал себя хуже, чем был на самом деле.

ГЛАВА XXXIV Домашние неурядицы

Отведав волнующего напитка, Мартин жаждал второго глотка; раз ощутив величие власти, он хотел насладиться им вновь. Мисс Хелстоун — та самая девушка, которую он всегда называл дурнушкой и чье лицо теперь днем и ночью, и во тьме и при свете солнца стояло перед его глазами, — однажды оказалась в его власти, и ему было больно думать, что это никогда больше не повторится.

Хотя Мартин еще ходил в школу, он уже был не совсем обычным школьником, а в будущем ему предстояло превратиться в весьма своеобразного человека. Несколько лет спустя он приложил все силы, чтобы переделать свою натуру и приспособиться к окружающему миру, но это ему так и не удалось, печать своеобразия осталась на нем навсегда. А пока Мартин сидел за своей партой, не слушая учителя, и обдумывал, как бы ему продолжить начавшийся роман; он еще не знал, что большинство таких романов не идет далее первого или самое большее второго шага! Всю субботу после полудня провел он в лесу с книгой волшебных легенд и той, другой, еще не написанной книгой, созданной его воображением.

Канун воскресенья никогда не вызывал у Мартина благочестивых чувств. Его отец и мать, хотя и отрицали свою принадлежность к господствующей англиканской церкви, но тем не менее каждое воскресенье заполняли вместе со всем своим цветущим семейством вместительную скамью в брайерфилдской церкви. В теории мистер Йорк ставил все церкви и все секты на одну доску; миссис Йорк отдавала пальму первенства квакерам и моравским братьям, ибо те наиболее достойно несли терновый венец смирения. Однако никто из них и не помышлял вступить в какую-либо секту.

Как я уже сказала, Мартин недолюбливал воскресенье, потому что утренняя служба тянулась очень долго, а проповедь обычно приходилась ему не по вкусу. Однако сейчас мечты открыли ему незнакомое дотоле очарование предстоящего воскресного дня.

В воскресенье была уже настоящая зима. Намело такие сугробы, что за завтраком миссис Йорк решила не пускать детей в церковь. Пусть лучше посидят тихонько часа два в малой гостиной, а Роза и Мартин по очереди почитают им проповеди — разумеется, проповеди пророка и реформатора Джона Весли, которого и миссис и мистер Йорк весьма уважали.

— Роза может делать что хочет, — сказал Мартин, не отрывая глаз от книги, которую он, по привычке, сохранившейся на всю жизнь, читал во время еды.