И смех его был вовсе не насмешкой над ее состоянием, нет. Это было чистейшей воды облегчение.

Сила чувств к ней не давала Гидеону покоя, но он не знал, как их преодолеть, не знал, как ослабить желание просто быть с ней рядом. Он пытался. За последние три недели он перепробовал почти все развлечения, известные джентльмену… по крайней мере джентльменам в Энскраме и его окрестностях. Он даже подумывал найти какую-нибудь пригожую, услужливую бабенку, но эта мысль положительно не вызывала у него энтузиазма. Это откровение беспокоило в особенности. Он не собирается завлекать Уиннифред Блайт в постель, но и прожить всю оставшуюся жизнь монахом, черт побери, не намерен.

Уиннифред тихонько застонала и пошевелилась. Одеяло, которым он укутал ее, соскользнуло к талии. Он осторожно вернул его на место, мягко подоткнув вокруг плеч и под подбородком. Кожа Уиннифред медленно теряла краски, которые вернулись к ней во время их пикника.

Гидеон тихо заговорил через ее голову с Питером:

— Мне кажется, я припоминаю таверну недалеко отсюда.

— Да, милорд. Меньше чем в миле.

— Мы остановимся там на ночь.

Гидеон не будил Уиннифред до тех пор, пока не показалась таверна. Потом тихонько потер ее плечо и прошептал на ухо:

— Уиннифред.

Этого оказалось достаточно. Она, вздрогнув, проснулась и выпрямилась так резко, словно ее ткнули в бок раскаленной железякой.

— Что? Что случилось?

Он не мог не усмехнуться при виде ее широко открытых, перепуганных глаз.

— Вы… быстро проснулись.

Она взглянула на него и сонно заморгала. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы начать осознавать окружающее.

— Привычка, — последовал ответ.

Его веселье испарилось. Две женщины на отдаленной ферме в течение многих лет. Да, он понимал, что эта привычка сформировалась быстро и прочно. Он стиснул челюсти с такой силой, что скрипнули зубы.

Уиннифред, похоже, не заметила перемены в его настроении. Она повернулась, чтобы оглядеться вокруг.

— Зачем вы разбудили меня?

Он кашлянул и подвигал челюстью, чтобы ослабить напряжение.

— Чтоб вы опять не заболели. Немножко сна вам не повредит, но если долго не смотреть на дорогу, тошнота может вернуться.

— Ох. — Уиннифред потерла живот, словно проверяя теорию Гидеона, и снова огляделась, когда они сбавили ход перед таверной. — Мы останавливаемся. Будем менять лошадей?

— Нет. Мы останавливаемся на ночь.

— На ночь? — Она прищурилась на солнце. — Но ведь до ночи еще далеко. Что-то случилось?

— Ничего такого, чего нельзя было бы поправить неторопливой трапезой и хорошим ночным отдыхом.

— Но еще же рано. Почему?.. — Она повернулась к нему и нахмурилась. — Со мной не надо нянчиться, Гидеон.

Напротив, он еще никогда в жизни не встречал женщины, которая больше нуждалась бы в том, чтобы с ней нянчились, чтобы о ней заботились, чтобы ее баловали. Но сомневался, что она оценит такое мнение.

— Может, вам и не требуется отдых, зато мне требуется. — Он постучал пальцем по ноге. — Продолжительные периоды бездеятельности вызывают неприятную одеревенелость.

Это была чистейшая и, на его взгляд, вполне оправданная выдумка. К тому же замечательно эффективная.

— О!.. — В мгновение ока выражение ее лица из упрямого сделалось извиняющимся. — Да, конечно. Прошу прощения. Почему вы мне раньше не сказали?

— Раньше она меня не беспокоила. — Как и сейчас, добавил он про себя.

— Но в будущем… — настаивала Уиннифред.

— Я непременно выражу свое недовольство, когда возникнет такая необходимость, — пообещал он и в этот раз был честен. Он намеревался говорить это всякий раз, когда она побледнеет или будет выглядеть усталой.

Свое недовольство он намеревался выражать довольно часто.

Глава 18

Несколько часов перед обедом Уиннифред искала, чем бы занять свои мысли и не дать себе уснуть. Она могла бы заснуть. Если б легла на кровать и закрыла глаза, то уже через минуту спала бы мертвым сном. Но поскольку нет ничего хуже, чем, выспавшись днем, лежать ночью без сна, она предпочитала читать, докучать Лилли и мерить шагами комнату, пока наконец не пришло время спускаться вниз к обеду.

Таверна была заведением современным, без отдельной столовой. Заняв место за столом с Лилли и Гидеоном, Уиннифред огляделась. Постояльцев было человек пятнадцать, разместившихся группками по двое-трое. Тихий смех сопровождался потрескиванием огня в камине, две официантки в платьях с низкими вырезами ловко лавировали среди столиков и гостей. В воздухе пахло горящим деревом и жарящимся в кухне мясом.

Она облегченно выдохнула, когда ее рот наполнился слюной, а желудок подвело от голода, а не от тошноты.

— Умираю с голоду.

— Хотела бы я сказать то же самое, — слабо пробормотала Лилли.

Уиннифред взглянула на подругу и поморщилась. Лилли нельзя было назвать тепличным цветком, но, видно, от тяжелого запаха жарящегося мяса ей сделалось нехорошо.

— Может, лучше поедим в своей комнате?

Она мысленно молила Лилли сказать «нет». Проведя два часа томительного ожидания в их с Лилли номере, Уиннифред совсем не радовалась мысли о том, чтобы вернуться туда так скоро.

Лилли покачала головой.

— Я поем наверху. А ты оставайся здесь с Гидеоном, если хочешь.

— А мне можно?

Лилли кивнула в сторону пожилой матроны, сидящей за столом чуть поодаль.

— Жена трактирщика будет вполне подходящей дуэньей. Я поговорю с ней.

К радости Уиннифред, жена трактирщика согласилась. Более того, она предпочла исполнять обязанности дуэньи из своего уютного кресла, позволяя Уиннифред и Гидеону вести разговор в относительном уединении.

— Вздремнули? — поинтересовался у нее Гидеон.

Она покачала головой.

— Я дремала в карете и на козлах. Если б поспала еще хоть минуту, то ночью не сомкнула бы глаз. И без того трудно будет уснуть в незнакомом месте.

— Вам и раньше доводилось ночевать на постоялом дворе?

— Да, по дороге в Шотландию, — отозвалась она. — И я мучилась бессонницей. У меня была легкая лихорадка.

Его губы изогнулись в понимающей улыбке.

— Вы уверены?

— Да, ко… — Она осеклась, вспомнив головные боли и приступы тошноты и как быстро она поправилась, когда они приехали в Мердок-Хаус. — О! Я не подумала, что это может быть что-то еще. Не припомню, чтобы мне еще когда-нибудь было так плохо, как сегодня.

— Это же было двенадцать лет назад. Есть вещи, которые сильнее воздействуют на взрослых, чем на детей. И наоборот, разумеется. — Он подмигнул ей. — За эти годы вы стали чувствительнее.