– К сожалению, нет.
Фибес достал из стола и протянул Маршу потрепанный том в кожаном переплете. «Комментарий к немецким расовым законам». Марш пролистал её. Здесь были главы, посвященные каждому из трех нюрнбергских законов 1935 года: Закону о гражданстве рейха, Закону о защите германской крови и германской чести, Закону об охране генетического здоровья германского народа. Некоторые места были подчеркнуты красными чернилами и помечены восклицательными знаками: «Чтобы избежать расового ущерба, необходимо, чтобы пары до брака подвергались медицинскому обследованию», «Брак между лицами, страдающими венерическими заболеваниями, слабоумием, эпилепсией или „генетическими пороками“ (смотри Закон 1933 года о стерилизации) разрешается только после предъявления справки о стерилизации». Были и таблицы: «Общий обзор допустимости браков между арийцами и неарийцами», «Распространенность кровосмешения первой степени».
Для Ксавьера Марша все это было непонятным набором слов.
Фибес сказал:
– Большая часть этого теперь устарела. Многое здесь относится к евреям, а все евреи, как мы знаем, – он подмигнул, – уехали на Восток. Но я до сих пор молюсь на Штукарта как на Библию. Его книга для меня – краеугольный камень.
Марш вернул книгу. Фибес бережно, как младенца, взял её в руки.
– А теперь мне действительно хочется увидеть материалы, относящиеся к смерти Штукарта, – сказал Марш.
Он думал, что Фибеса придется долго уламывать. Но тот сделал широкий жест, держа в руке бутылку шнапса:
– Валяй, смотри.
Личное дело крипо было довольно старым – начато более четверти века тому назад. В 1936 году Штукарт стал членом комиссии министерства внутренних дел «по защите германской крови», состоявшей из чиновников, юристов и врачей, которая рассматривала заявления о возможности браков между арийцами и неарийцами. Вскоре полиция стала получать анонимки, утверждавшие, что Штукарт за взятки выдавал разрешения на такие браки. Кроме того, он, по всей видимости, склонял некоторых женщин к половым сношениям.
Первым заявителем, назвавшим себя, был портной из Дортмунда, некто Мазер, который сообщил местному партийному руководству, что его невесту изнасиловали. Его заявление передали в крипо. Никаких материалов расследования не было. Вместо этого Мазера и его подружку отправили в концлагерь. В досье содержались и другие доносы-осведомителей, включая одного из однополчан Штукарта. Никаких мер ни разу не принималось.
В 1953 году Штукарт вступил в связь с восемнадцатилетней варшавянкой Марией Дымарской. Она утверждала, что у неё были немецкие предки ещё с 1720 года, и собиралась выйти замуж за капитана вермахта. Эксперты министерства внутренних дел вынесли заключение, что документы подделаны. В следующем году Дымарской выдали разрешение на работу в качестве домашней прислуги в Берлине. Ее нанимателем был не кто иной, как Вильгельм Штукарт.
Марш оторвал глаза от досье.
– Как ему в течение десяти лет удавалось выходить сухим из воды?
– Марш, он же был обергруппенфюрером. На таких людей лучше не жаловаться. Помнишь, что стало с Мазером, когда он пришел со своим доносом? И потом – ни у кого тогда не было доказательств.
– А теперь?
– Загляни в конверт.
Внутри папки в конверте из грубой бумаги он нашел дюжину на удивление высококачественных цветных фотографий Штукарта и Дымарской в постели. Белые тела на красных шелковистых простынях. Они были сняты из одной точки рядом с постелью. Лица, искаженные на одних снимках, расслабленные на других, было легко узнать. Тело девушки под мужчиной, бледное и худое, казалось очень хрупким. На одном из снимков она сидела на нем верхом, тонкие белые руки за головой, лицо обращено в сторону аппарата. Крупные славянские черты лица. Но с её выкрашенными белокурыми волосами до плеч она могла сойти за немку.
– Сделаны недавно?
– Лет десять назад. С тех пор он поседел. Она несколько располнела. С годами стала соблазнительнее.
– Можно получить представление, где это они? – Задний план размыт. Коричневая спинка кровати, красно-белые полосатые обои, лампа под желтым абажуром – все это можно увидеть где угодно.
– Это не его квартира. Во всяком случае, теперь она выглядит не так. Гостиница, возможно, бордель. Аппарат спрятан за зеркалом. Видишь, иногда кажется, что они смотрят прямо в аппарат? Я видел этот взгляд сотни раз. Они рассматривают себя в зеркале.
Марш снова изучил каждую из фотографий. Глянцевые, ни одной царапины – свежие отпечатки со старых негативов. Картинки, которые может предложить вам сутенер где-нибудь на глухой улочке Кройцберга.
– Где ты их отыскал?
– Рядом с трупами.
Сначала Штукарт застрелил свою сожительницу. Согласно протоколу о вскрытии, она, полностью одетая, лежала лицом вниз на кровати в квартире Штукарта на Фриц-Тодтплатц. Он вогнал ей в затылок пулю из своего эсэсовского «люгера» (если так было на самом деле, подумал Марш, то, вероятно, этот писака пользовался им в первый и последний раз). Следы уплотненных хлопковых волокон в ране наводили на мысль, что выстрел был сделан сквозь подушку. Потом он сел на край кровати и, по всей видимости, покончил с собой выстрелом в рот. На фотографиях с места происшествия тела были неузнаваемы. Штукарт сжимал в руке пистолет.
– Он оставил записку, – сказал Фибес, – на столе в столовой.
«Своим поступком я надеюсь избавить от затруднительного положения семью, рейх и фюрера. Хайль Гитлер! Да здравствует Германия! Вильгельм Штукарт».
– Шантаж?
– Вероятно.
– Кто обнаружил трупы?
– Тут самое интересное. – Фибес выплевывал слова, словно яд. – Американская журналистка.
Ее заявление было в папке. Шарлет Мэгуайр, 25 лет, берлинский корреспондент американского информационного агентства «Уорлд юропиен фичерз».
– Настоящая сучка. Завизжала о своих правах, как только её доставили в полицию. Права! – Фибес отхлебнул солидный глоток шнапса. – Вот дерьмо, теперь, думаю, нам придется быть любезными с американцами, верно?
Марш записал её адрес. Кроме нее, в качестве свидетеля был допрошен лишь швейцар дома, где жил Штукарт. Американка утверждала, что видела на лестнице двух мужчин непосредственно перед тем, как обнаружила трупы, но швейцар настаивал на том, что там никого не было.
Марш вдруг поднял голову. Фибес вскочил на ноги.
– Что там?
– Ничего. Показалось, что за дверью какая-то тень.
– Черт возьми, это место… – Фибес распахнул дверь с матовым стеклом и внимательно посмотрел в оба конца коридора. Пока он находился спиной к Маршу, тот отколол от обложки конверт и положил в карман.
– Никого нет. – Он захлопнул дверь. – Ты начинаешь трусить, Марш.
– Слишком богатое воображение – мое проклятие.