Марша вытащили из машины и через низкую входную дверь поволокли вниз по крутым бетонным ступеням. Потом каблуки заскребли по полу сводчатого коридора. Дверь, камера и тишина.
Они оставили его в одиночестве, чтобы заработало воображение, – обычный прием. Очень хорошо. Он подполз к углу и оперся головой о сырой кирпич. Каждая минута была лишней минутой в пользу Шарли. При мысли о Пили, о всей лжи он стиснул кулаки.
Камеру освещала слабая лампочка над дверью, тоже заключенная в ржавую металлическую клетку. Марш взглянул на запястье – ставший ненужным рефлекс, потому что часы у него отобрали. Теперь она, наверное, недалеко от Нюрнберга. Он попытался воссоздать в памяти образы готических шпилей – церкви Лореннкирхе, Зебальдускирхе, Якобкирхе…
Болели все его члены, каждая частичка его тела, которой он мог дать название, а ведь поработали они над ним не более пяти минут. К тому же не оставили ни следа на лице. Ничего не скажешь – попал в руки профессионалов. Он было рассмеялся, но тут же скорчился от боли в ребрах.
Его провели по коридору в помещение для допросов: выбеленные известью стены, массивный дубовый стол, по стулу с каждой стороны; в углу железная печка. Глобуса не было, хозяйничал Кребс. Наручники сняли. Снова обычный прием – сперва крутой фараон, потом помягче. Кребс даже пытался шутить:
– В обычных условиях мы взяли бы и сына и попробовали бы припугнуть, чтобы вы побыстрее одумались. Но в случае с вами это привело бы к обратному результату. – Полицейский юмор! Откинувшись на стуле и улыбаясь, он затачивал карандаш. – Как бы то ни было, замечательный парнишка.
– «Замечательный» – это по-вашему. – Когда его били. Марш прикусил язык и теперь говорил так, словно провел неделю в кресле зубного врача.
– Вчера вечером вашей бывшей жене дали номерок телефона, – заметил Кребс. – На всякий случай. Парнишка его запомнил. Увидев вас, сразу же позвонил. У него ваши мозги, Марш. Ваша расторопность. Можете гордиться.
– В данный момент я действительно испытываю сильные чувства к своему сыну.
«Валяй, – думал он, – давай поболтаем. Еще одна минута – лишний километр».
Но Кребс уже перешел к сути, листая страницы толстого досье.
– У нас два дела, Марш. Первое: ваша общая политическая благонадежность на протяжении многих лет. Сегодня нас это не интересует, по крайней мере непосредственно. Второе: ваши действия в последнюю неделю, в частности ваша причастность к попытке покойного партайгеноссе Лютера бежать в Соединенные Штаты.
– Я к этому непричастен.
– Вчера утром на Адольф-Гитлерплатц к вам обращался с вопросами сотрудник дорожной полиции – как раз в то время, когда изменник Лютер замышлял встретиться с американской журналисткой Мэгуайр и сотрудником посольства Соединенных Штатов.
Откуда они узнали?
– Глупо.
– Значит, отрицаете, что были на площади.
– Нет. Разумеется, нет.
– Тогда почему вы там оказались?
– Я следил за американкой.
Кребс делал пометки.
– Зачем?
– Это она обнаружила труп партайгеноссе Штукарта. Я, естественно, подозревал её, как агента буржуазной демократической печати.
– Не засирайте мне мозги, Марш.
– Хорошо. Я втерся к ней в доверие. Думал: если она наткнулась на труп одного отставного государственного секретаря, может быть, наткнется и на другого.
– Справедливо. – Кребс потер подбородок и на минуту задумался. Потом открыл новую пачку сигарет, угостил Марша, дал прикурить от спички из свежего коробка. Марш глубоко затянулся. Заметил, что сам Кребс не курил, – все это было частью действа, подспорьем ведущего допрос.
Нахмурившись, гестаповец снова принялся листать свои записи.
– Мы считаем, что изменник Лютер намеревался что-то передать журналистке Мэгуайр – кое-какие сведения. Что именно?
– Не имею ни малейшего представления. Может быть, что-нибудь из области искусства?
– В четверг вы были в Цюрихе. Зачем?
– Туда – до того, как скрыться, – летал Лютер. Я надеялся найти ключ к разгадке, почему он исчез.
– И нашли?
– Нет. Но у меня было разрешение на поездку. Я представил полный отчет оберстгруппенфюреру Небе. Вы видели?
– Конечно, нет. – Кребс сделал пометку. – Оберстгруппенфюрер никому не раскрывает свои карты, даже нам. Где Мэгуайр?
– Откуда мне знать?
– Должны знать, потому что вчера после стрельбы на Адольф-Гитлерплатц вы взяли её в свою машину.
– Не я, Кребс.
– Вы, Марш. Потом вы направились в морг и рылись в вещах изменника Лютера – об этом мы точно знаем от доктора Эйслера.
– Я не знал, что это вещи Лютера, – ответил Марш. – Я полагал, что они принадлежали человеку по имени Штарк, который находился в трех метрах от Мэгуайр, когда его застрелили. Естественно, меня интересовало, что у него с собой было, потому что я интересовался Мэгуайр. Кроме того, если помните, вечером в пятницу вы показали мне тело, которое, по вашим словам, было трупом Лютера. Кстати, кто стрелял в Лютера?
– Не важно. Что вы рассчитывали найти в морге?
– Много чего.
– Что? Точнее!
– Блох. Вшей. Чесотку. Что ещё найдешь в этом говенном тряпье?
Кребс отшвырнул карандаш. Сложил руки на груди.
– Вы умный парень, Марш. Утешайте себя тем, что мы по крайней мере признаем за вами это качество. Думаете, мы стали бы возиться, если бы вы были всего лишь проглотившим со страху язык жирным хреном вроде вашего дружка Макса Йегера? Уверен, что вы способны продолжать в том же духе часами. Но у нас нет времени и мы не так глупы, как вы думаете. – Он порылся в бумагах, ухмыльнулся и пошел с козыря. – Где чемоданчик, который вы забрали в аэропорту?
Марш смотрел на него невинными глазами. Значит, им с самого начала все было известно.
– Какой чемоданчик?
– С какими обычно ходят врачи. Не очень тяжелый, но, должно быть, с бумагами. Чемоданчик, который передал вам Фридман за полчаса до того, как позвонить нам. Видите ли, Марш, вернувшись к себе, он нашел на столе телекс с Принц-Альбрехтштрассе – предупреждение, которое мы разослали, чтобы не дать вам удрать из страны. Увидев его, он, как патриот, решил, что лучше сообщить нам о вашем визите.
– Фридман! – воскликнул Марш. – Это он-то «патриот»? Он вас дурачит, Кребс. Чтобы скрыть собственные делишки.
Кребс вздохнул. Поднялся и, обойдя вокруг стола, встал позади Марша, опершись о спинку стула.
– Когда все кончится, мне бы хотелось познакомиться с вами поближе. Правда. Если, конечно, от вас что-нибудь останется. Почему такие, как вы, сбиваются с пути? Мне хотелось бы знать. Из профессионального интереса. Чтобы пресекать это в будущем.