– Ката, действуем по следующей схеме: сначала приглашаем Пашку на кухню, пьем чай имило беседуем. А потом я начну его провоцировать. Наталья! Куда ты запропастилась? Ната!
– Я туточки, в ванной сижу.
– Дура! Иди, открывай дверь. Ката, сервируй стол. А я… Я пойду обновлю макияж.
Павел Петрович пришел не с пустыми руками. На этот раз пенсионер принес коробку пончиков.
– Вы же любите сладкое, – шелестел он, глядя на Катарину. – Пончики свежайшие, я их час назад купил. Они еще горячие были.
– Не хотите ли чаю? – Катка чувствовала себя несколько неловко.
– Не откажусь, – кивнул Баранов. – А где самая прелестная женщина этого дома? Почему ее не видно?
– Я здесь. – Розалия появилась в коридоре во всей своей красе, а именно: в красной мини-юбке, красных туфлях на тринадцатисантиметровой шпильке, вишневой блузке а-ля «распутницы зажигают» и иссиня-черном парике, крупные кудри которого доставали до лопаток.
– Здравствуй, котик, – прохрипела свекровь, растянув кроваво-красные губы в улыбке.
У бедного Павла Петровича сделалось такое выражение лица, будто он стоит на железнодорожных путях, а ему навстречу на бешеной скорости мчится товарняк.
Справившись с минутным потрясением – судя по всему, оно было самым сильным в его жизни, – Баранов отлепил одеревеневший язык от неба и промямлил:
– Роза, ты настоящая шалава… вернее, королева. Тебе самое место в притоне… то есть на престоле.
Свекровь сникла:
– Тебе нравится мой прикид? Ты не уходишь домой?
– Готов смотреть на тебя часами.
На кухне, отодвинув от себя чашку, Розалия начала операцию «Провокация». Томно вздохнув, она заметила:
– Обожаю носить короткие юбки. Чем короче, тем лучше.
Баранов впился зубами в пончик.
– Они тебе идут. У тебя такие красивые ножки, грех скрывать их под длинными одеяниями.
Ката усмехнулась и переглянулась с Наткой.
Розалия не унималась:
– А туфли! Я не мыслю жизни без шпилек. Ты только посмотри на эти каблуки. Даже двадцатилетние девицы не дефилируют на таких.
– Они сами не знают, что теряют.
– И крашусь я вызывающе. Смотри, как сильно подведены глаза. Видишь? Видишь, яспрашиваю?
– В твоих бездонных глазах я готов утонуть.
Свекровь начала терять самоконтроль. Окажись они с Барановым на берегу реки, Розалия, не раздумывая, утопила бы старика.
– Паша, раньше ты меня… недолюбливал.
– Был слепцом.
– Ты задыхался от аромата моего парфюма.
– Теперь не могу им надышаться.
– Тебя раздражало цоканье каблуками.
– А сейчас не перестаю им наслаждаться.
– Я матерюсь как сапожник! – На шее Розалии выступили красные пятна.
– И в этом твоя изюминка.
– Я дочь гламура! – выдвинула свекровь железный аргумент.
Баранов, люто ненавидящий это словцо и все, с ним связанное, подавил тяжкий вздох:
– Родителей не выбирают.
Станиславовна вскочила и выбежала из кухни.
– Куда это она? – Павел Петрович посмотрел ей вслед и причмокнул языком: – Эх, и как яраньше не замечал ее красоты? Такая женщина! Катка, я должен спросить у тебя совета.
– Хотите написать на Розалию жалобу?
– Что ты, что ты, – Павел замахал руками, – как можно? На таких красоток не жалобы пишут, им стихи посвящают. Я о другом хочу спросить. Видишь ли, в свете последнихсобытий я несколько изменился. И помогла мне Розалия. Она искрится молодостью и задором… И я подумал… гм, может быть, у нас с ней что-нибудь получится, а? Ты как считаешь?
Хорошо, что Наташка успела поставить на стол чашку, в противном случае последняя с треском упала бы на пол.
Ката не верила ушам, а Баранов, не видя замешательства Копейкиной, продолжал:
– Скажи, как, по-твоему, Розалия согласится пойти со мной на ужин в дом ветеранов?
Наталья сползла со стула и тихо захихикала, а Катка лишний раз убедилась, что существуют женщины, способные укладывать мужиков штабелями. Вне зависимости от возраста, статуса и вероисповедания.
//-- * * * --//
Накормив отца гороховым супом и солянкой, Дарья посмотрела на часы.
Половина восьмого. Теперь не мешало бы уложить пьяного родителя спать, чтобы кприходу с работы матери папаша дрых крепким сном. Сегодня необходимо проделать все быстро, скандалы, которые обычно закатывал пьяный Виктор Николаевич, могли нарушить планы Гришковой.
Дашутка прекрасно знала, как правильно разговаривать с отцом, на какую кнопочку нажать и за какой рычажок дернуть. Поэтому, убрав со стола пустые тарелки, девушка достала изхолодильника початую бутылку водки и, наполнив рюмку, протянула ее Виктору Николаевичу.
– Выпей, пап, лучше спать будешь.
Лицо Гришкова просветлело. Он улыбнулся пьяной улыбкой и, издав тихое «эх», залпом осушил емкость.
– Уважила отца, Дашутка. Спасибки тебе. У нас ведь сегодня на заводе ЧП произошло. Да-а! Михалычу на ногу труба упала. Ой-е, как он орал. Его в больницу забрали. А Сергеич сказал…
– Пап, пошли, я провожу тебя в спальню. Я уже и кровать расстелила.
– Ну давай, потопали. Ты только мамке не говори, что я выпивши пришел, а то она опять ругаться начнет.
– Не скажу. Ты, главное, ложись и спи, мама ни о чем не узнает.
– Дашка, какая ты у меня молодчина. Когда ты родилась, я матери сразу сказал: «Она вырастет папиной дочкой».
Опасный момент. Если отец начинал вспоминать былые времена – а вспоминал он их всякий раз, когда принимал на грудь, – то время останавливалось. Он мог говорить часами. О детстве, юности, знакомстве с матерью, рождении дочери и далее по списку.
– Помнишь, у тебя в детстве был белый медвежонок? – вопрошал Виктор Николаевич.
– Помню, пап.
– Нам его дядя Саша на свадьбу подарил. Хороший был медвежонок. Кстати, где онсейчас?
– Уже лет десять как на помойке.
– Да? Выбросили? – в голосе Гришкова промелькнули нотки отчаяния. – Жаль. Ты вот послушай меня, я в молодости хотел стать моряком. Мы с Виталькой Деминым и Андрюхой Каратаевым мечтали о…