И внезапно он обнаружил себя возле темного пузыря на полу внутренней комнаты гробницы.
– Девять чертей… – начал было он дрожащим голосом, но тут же осекся, потому что его богохульство уж очень не подходило к происшедшему.
Маленькая криптоновая лампа на его поясе все еще излучала красноватый свет, шпага Рианона все еще сияла в его руке.
И темный пузырь по-прежнему громоздился и двигался в футе от него, поблескивая вертящимися алмазными точками.
Карс понял, что весь этот кошмар падения сквозь пространство длился то мгновение, которое он находился внутри пузыря. Что же это за дьявольский трюк древней науки? Какой-то странный перпетуум-вихрь, давным-давно установленный таинственным Куири, решил он.
Но почему, находясь внутри этой штуки, он испытывал чувство падения в бесконечность?
И откуда взялось это ужасное ощущение присутствия чьих-то сильных пальцев, вожделенно тянущихся к его мозгу, возникшее при падении?
– Фокус старой науки Куири, – прошептал он нетвердым голосом. – А суеверный Пенкавр решил, что может убить меня, толкнув на эту штуку.
Пенкавр? Карс поднялся на ноги и шпага Рианона блеснула в его руке.
– Проклятая воровская душонка!
Пенкавра поблизости не было. Но он не мог уйти далеко. Улыбка на лице Карса, когда он шел к дверце, была далеко не из приятных.
Очутившись в первой комнате, он внезапно остановился, как вкопанный.
Там теперь находились вещи – большие странные блестящие предметы, которых раньше не было.
Откуда они взялись? Пробыл ли он в темном пузыре дольше, чем думал?
Нашел ли Пенкавр эти вещи в склепе и оставил их здесь до следующего возвращения?
Любопытство Карса возрастало по мере того, как он осматривал предметы, неясно вырисовывающиеся среди кольчуг и прочих реликвий, уже виденных им раньше. Эти предметы не походили на обычные произведения искусства; они казались заботливо выполненными, сложными инструментами непонятного назначения.
Самым большим из них был кристаллический круг, размером с маленький стол, горизонтально положенный на простую металлическую сферу. Ободок круга блестел драгоценностями, врезанными так, что они образовывали одинаковые многогранники. Кроме этого в комнате находились другие, более мелкие изобретения: скрепленные металлические призмы, состоящие из металлических колец и короткие свернутые трубки из массивного металла.
Могли ли эти блестящие предметы быть непонятными изобретениями древней чужой марсианской науки?
Подобное предположение казалось невероятным. Марс далекого прошлого, как было известно ученым, являлся миром лишь зачатков науки, миром постоянно находящихся в битвах воинов-мореходов, чьи галеры и каравеллы сталкивались между собой в водах давно исчезнувших океанов.
Но, возможно, на Марсе еще более далекого прошлого существовала наука, чьи приборы были незнакомы и неузнаваемы?
«Но где же Пенкавр мог их найти, если раньше мы их не видели? И почему он не взял с собой ни один из них, хотя бы самый легкий?»
Мысль о Пенкавре заставило вспомнить о том, что с каждым мгновением этот воришка удаляется все дальше и дальше. Потверже сжав рукоять шпаги, Карс повернулся и поспешил по коридору к отверстию наружу.
Шагая, Карс обратил внимание на то, что воздух в гробнице сделался странно сырым. Капли влаги блестели на стенах. Раньше он подобной сырости не замечал, и это его насторожило.
«Может быть, испарение от каких-нибудь подземных источников, питающих каналы, – подумал он. – Но раньше их здесь не было.»
Взгляд его упал на пол коридора. Песок лежал на нем плотным ковром, как и тогда, когда они только пришли. Но теперь на нем не было других следов, кроме тех, которые он сейчас оставлял.
Ужасное сомнение, чувство нереальности обрушилось на Карса.
Немарсианская сырость, исчезновение следов – что произошло с того момента, как он исчез внутри пузыря?
Он подошел к концу каменного коридора. Проход был закрыт. Он был закрыт массивным камнем, единой глыбой.
Карс остановился, глядя на это чудо, борясь со все возрастающим чувством сверхъестественной нереальности и пытаясь как-то объяснить происходящее.
«Была, должно быть, каменная дверь, которую я не видел, и Пенкавр закрыл ее, чтобы запереть меня.»
Он попытался сдвинуть плиту. В ней не было видно никакой скважины, никаких следов ключа или петли.
В конце концов Карс отступил и вытащил свой протоновый пистолет.
Свистящая струя атомного пламени ударила в каменную плиту, опаляя ее и расщепляя.
Плита оказалась толстой. Раз за разом он нажимал на спуск пистолета.
Потом с недовольным вздохом куски отделились и упали под ноги.
Но за плитой вместо открытого пространства оказалась большая масса темно-красной почвы.
«Сама могила Рианона – то место, в котором он был погребен; должно быть, Пенкавр проделал в ней дыру.»
Карс не верил в это. Он совсем в это не верил, но заставлял себя верить, потому что пугался все больше и больше. И то, чего он пугался, было невозможным.
В слепой ярости он направил луч на массу земли, преграждавшую ему путь. Он стрелял до тех пор, пока луч внезапно не погас – кончился заряд.
Тогда он отбросил бесполезное орудие и ринулся на горячую дымящуюся массу со шпагой.
Объятый пугающим подозрением, он копал и копал до тех пор, пока в проделанной им дыре не засверкала полоса дневного света.
Дневной свет? Значит, он пробыл в темноте таинственного пузыря дольше, чем предполагал.
Порыв ветра ударил ему в лицо сквозь прорытое им отверстие. И ветер был теплым. Теплый и сырой ветер, каких никогда не бывает в пустынях Марса.
Карс выбрался наружу и остановился, глядя в ярком свете дня на открывшуюся перед ним картину.
Бывают мгновения, когда человек не способен ни на эмоции, ни на какую-либо реакцию. Мгновения, когда хотя все чувства действуют, глаза видят и уши слышат, но в мозг не поступает никаких сигналов – такова защита от безумия.
В конце концов он попытался рассмеяться над увиденным, но вместо смеха у него вырвалось какое-то сухое карканье.
– Мираж, конечно, – прошептал он. – Огромный мираж. Огромный, как Марс.
Теплый бриз взъерошил рыжевато-каштановые волосы Карса, пузырем вздул его плащ. Солнце скрылось за облаком и резко крикнула какая-то птица. Он не шелохнулся.
Он смотрел на океан.
Океан простирался до самого горизонта, огромная масса воды, молочно-белая и фосфоресцирующая даже при дневном свете.
– Мираж, – упрямо повторил он, отчаянным усилием цепляясь за последнюю возможность разумного объяснения, – так должно быть. Ведь это все тот же Марс.