— Представляю, — кивнул Ивакин. — Говорят, и открытия Пастера о микробах больше всего злили врачей именно потому, что он не врач, а химик.
— Дочь тоже эрудированная? — улыбаясь, спросил Грибов.
— Дочь-то? Да. Конечно.
— Итак, перейдем к делу, — сказал Грибов и развернул записку. — Вы пишете, что знаете, кто убил Алену. Вы, конечно, думаете, что это сделал я?
— Вы? — Ивакин посмотрел в окно. Дождь усиливался. — Нет, это сделали не вы.
— И кто же?
— Боюсь, вам будет трудно мне поверить… У вас ведь сложилось совершенно определенное мнение о характере этого убийства, о его причинах. Они, с вашей точки зрения, политические. Вы уверены, что это был выпад против вас, что вас подставляли, и Маринина статья вроде бы это доказывает.
— Да, я в этом уверен, — твердо сказал Грибов.
— Ну вот. Все последующие события произошли именно потому, что вы в этом были уверены.
— Какие последующие события?
— До этого мы дойдем… Мне будет трудно доказать вам, что вы ошибались. Вы вообще-то из тех людей, кого трудно убедить.
Грибов неопределенно покачал головой, то ли соглашаясь, то ли возражая.
— Но у меня есть одно неопровержимое доказательство. Я нашел пистолет, из которого убили Алену. И нашел его, руководствуясь исключительно собственными предположениями.
— И какими же? — глухо спросил Грибов.
— Эта статья, которая наделала столько шума, она и мне не давала покоя. Я не видел в ней никакой логики. Точнее, если встать на вашу точку зрения, то логика в ней была: этой статьей вас и подставляли, и информировали о том, что подставляют. То есть пугали. Но вы же знаете, как это знаю и я, что Марина заранее знала об убийстве. Вам об этом сказал ее брат в субботу, когда вы, увидев статью, бросились разыскивать ее. Вас настолько потрясла эта информация, что это заметила даже секретарша. Надеюсь, вы ее не уволите?
Грибов молчал, не реагируя на шутку.
— Все вроде бы складывалось в определенную схему… Знаете, так часто бывает: человек сначала создает некую идею, а потом подстраивает под нее любые факты. И иногда так это делает, что диву даешься, как же он не видит очевидных вещей!
— Каких очевидных вещей? — сузив глаза спросил Грибов.
— Помните, вы мне говорили про Петрова: мол, в нашей стране разве этим запугаешь? Разве этим испортишь репутацию? И действительно, это в Америке — всё! — умер бы Петров как политик. Но не у нас, Виктор Сергеевич. Вынужден повторить ваши же доводы: в нашей стране так не прижимают газетных воротил. В чем там была интрига-то? Любовница есть? Ну и прекрасно, про других вообще порнографические кассеты распространяют — и ничего. Убил из ревности? Ну так откупится — и все дела! Вот если бы вашу любовницу просто убили, тогда еще можно было бы что-то предположить: скажем, месть со стороны политических противников. Но статья-то зачем? Что за мелкое хулиганство?
— Вы ничего не знаете!
— Возможно. Возможно, и с Петровым не все так просто? — улыбнулся Ивакин. — Так вот, насчет статьи. Я не знаю, когда она писалась, думаю, что, действительно, в пятницу. Но вот предсказание — это интересно. Справляясь у Миши относительно убийства Лапчинской, Марина могла и не спрашивать о статье. Она могла спросить об убийстве: было оно или нет. Могла и не спросить, а просто сказать.
— Какая разница?
— Разница в том, что если она спрашивала все-таки о статье, значит, к ней пришли некие материалы, и значит, ей их кто-то прислал, так?
— Так.
— А если дело не в статье? Подумайте, ведь если убийство было предсказано, то цепочка предсказателей могла быть очень длинной, но в ее начале должен быть тот, кто это убийство планировал.
— Это очевидные вещи.
— А здесь много очевидных вещей! Да вот хотя бы — вы должны были приехать к Лапчинской в среду. Тогда-то и появилась информация об убийстве. Но произошло ЧП, и вы уехали на сутки за город. Убийство перенесли, и информация оказалась преждевременной, то есть превратилась в предсказание. Убийца знал, что ваши планы резко поменялись.
— Об этом знали десятки людей, знали и те, кого я подозреваю, — отрывисто произнес Грибов.
— О да! Думаю даже, что те, кого вы подозреваете, находились вместе с вами на совещании в Раздорах. Но дело не в этом. Если составлять таблицу признаков, по которым можно определить убийцу, то это будет таблица из многих граф. Например: «знали, что свидание перенесено» — и десятки фамилий в этой графе. Дальше: «ненавидели Алену» — давайте и классические признаки не будем отбрасывать, хорошо? Так вот, здесь снова десятки фамилий. «Имели мотивы» — фамилии, «неадекватно вели себя перед убийством» — фамилии.
— Эти люди всегда ведут себя адекватно! — вдруг закричал Грибов. — У них профессиональное отношение к делу!
— Виктор Сергеевич! — с шутливым укором сказал Ивакин. — Я следователь. Я не могу зацикливаться на одной версии. Я должен изучить все.
— Вы наивный человек! Мотивы, нервное поведение — все это игра в песочнице.
— Скажите: «это мое мнение», пожалуйста.
— Это мое мнение. И оно более авторитетно, чем ваше!
— В этой области — не сомневаюсь. Но кто вам сказал, что убийство — из этой области? Можно продолжать?
— Продолжайте. Имеете право, вы же нашли пистолет. Может, его подбросили?
— До пистолета мы еще дойдем. Я продолжаю. У меня осталось еще несколько граф: «знание сигнала, которым вы звоните Лапчинской», «то, что Лапчинская открыла дверь», нет, не дверь в подъезд, а дверь в квартиру, и, наконец, «владение информацией о том, что убийство будет совершено», то есть то, с чего мы и начали: предсказание об убийстве.
Ивакин снова посмотрел в окно. Грибов молчал. Надежная дверь не пропускала звуков, надежная секретарша не пропускала звонков, тихо было в кабинете, только уютно стучал дождь.
— Если вы бы составили все эти таблицы, — вздохнув, продолжил Ивакин, — то обнаружили бы то же, что и я: во всех встречается одно и то же имя — имя Марины Леонидовой.
— Ну правильно, — сказал Грибов. — И я считаю так же: ее использовали.
— Нет, вы меня не поняли. Это она убила вашу любовницу. Убила из-за ревности, из-за любви к вам, из-за того, что была уверена: если бы не Алена, не ее хитрая политика, вы бы восстановили прежнюю любовь, которую она себе придумала давным-давно, вы бы женились на ней после смерти вашей жены и наступил бы хэппи-энд в ее долгой сказке про заколдованную принцессу и прекрасного принца на белом коне… Извините, на белом «мерседесе».
В кабинете стало тихо. Даже дождь перестал быть слышен. Тишина длилась около минуты, а потом закончилась весьма неожиданно: Грибов расхохотался.
— Да вы чокнутый! — сказал он сквозь смех. — Кто в наше время из-за этого убивает?