Грубо схватив ее за руку, он повлек Хани вниз по ступенькам.

— Джошуа, что случилось?

— Ты хочешь знать, что произошло? Скажи мне свое имя — Сесилия? Или ты используешь, или используют тебя. Она предупреждала его, что не отстанет. Свою игру она провела искуснее.

— Ты была хороша! Чертовски хороша! А выступление прошлой ночью просто великолепно! Не мудрено, что сбежала. Уверен, от смеха долго не могла уснуть.

Крупные слезы покатились по ее щекам.

— Нет. Я люблю тебя, Джошуа. Я действительно люблю тебя!

Не может быть!

— Ты говоришь это для того, чтобы получить все, что желаешь. Я был дураком, поверив тебе.

Она сняла солнцезащитные очки. Ее наполненные слезами глаза были огромными и выражали страдание, которому можно было бы поверить, если бы все это не было игрой.

Он схватил ее дрожащую руку и сунул в нее бумаги, подготовленные Миднайтом.

— Вот тебе и оплата за труды. — Потом быстро достал из кармана черную бархатную коробочку. А вот еще кое-что. Я всегда одариваю женщин, с которыми сплю, а потом расстаюсь. — Сердитое лицо потемнело от злости, голос стал неузнаваемо колким. — Я заплатил гораздо больше, чем обычно, ну и пусть. Радуйся. Ты это заслужила… Хани.

Она побледнела, в глазах потемнело. Она рванулась к нему. Побоявшись, что она сейчас рухнет, он поддержал ее.

— Джошуа, нет… Ты не прав. Пожалуйста, поверь мне.., я.., прошлой ночью я хотела во всем признаться, но боялась это сделать. Позволь мне объяснить.

— Мне наплевать на твои враки. Я собираюсь уничтожить твоего отца. — Джошуа почти сипел. Но знай, тебя мне хочется уничтожить еще больше.

Он резко развернулся и ушел.

— Джошуа, пожалуйста… — звала она в отчаянии, но слезы мешали говорить.

Когда она опять с болью выкрикнула его имя, ему показалось, что что-то царапнуло его сердце, как будто крючком зацепили за мягкую ткань и резко рванули.

Самым трудным было уходить от нее прочь.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Черный огонь пожирал душу Джошуа. Ему казалось, что он уже миновал ад, но сейчас было еще хуже. Демоны, терзавшие его раньше и возбуждавшие все дурное, слетелись разом.

Он не брился два дня. Он не приступал к работе. Он только пил.

Не то чтобы виски помогало. Спирт лишь разжигал ненависть, бередил боль, обостряя недовольство собой.

Ему хотелось возненавидеть Хани. Нет, Сесилию! Ему хотелось ненавидеть себя, поэтому он начал утро, откупорив наиболее крепкий напиток.

Однако спиртное оказывало обратное действие он желал ее все больше. По какой-то причине Миднайт избрал для приезда именно этот день (или, скорее, вторую половину дня), когда алкогольный туман слегка рассеялся, а ненавистное желание видеть ее обострилось. Джошуа приветствовал Миднайта приказом прибегнуть к любым действиям, лишь бы раздавить Уатта и Сесилию.

Миднайт вырвал у него из рук бутылку, пошел в ванную и вылил остатки в раковину, приговаривая:

— Э, нет! Я ее не трону, потому что ты любишь ее, ты — саморазрушитель чертов.

Джошуа подошел к бару и откупорил другую бутылку.

— Тогда ты уволен.

— О нет. Ты не можешь меня уволить! — Миднайт поднял с кресла свою кожаную куртку. — Потому что я ухожу. Я не собираюсь здесь слоняться и наблюдать, как ты превращаешься в уличного пьянчужку, вместо того чтобы попытаться понять она это сделала из-за того, что у нее не было иного выхода.

— Если ты все так правильно понимаешь в моей любовной истории, что ж в своей никак не разберешься? Ты все еще любишь Лейси, но теперь Дугласа нет, а парень, который убил его, следит за ней и за ее ребенком. Счета Дугласа заморожены, а я один из тех, кто помогает ей, кто достал ей эти треклятые паспорта и билеты в Бразилию.

Миднайт побелел, как простыня.

— Чтоб тебя черт побрал! Кто ты после этого, если вмешиваешься в жизнь Лейси за моей спиной?

После того, что она сделала, ей награда по заслугам.

— Она заслужила смерти?

— Отстань от Лейси!

— Ты не прав по отношению к ней.

— Нет, я был не прав, когда поверил тебе.

Джошуа застыл, слыша непримиримый гнев в голосе своего друга.

Оба смотрели друг на друга с нескрываемым презрением, каждый был убежден, что нанес другому удар в спину. Только когда, набросив на плечи пиджак, Миднайт с негодованием покинул его дом, сознание Джошуа достаточно прояснилось, чтобы понять — между ними произошла серьезная размолвка. Он попытался устремиться за ним по лестнице вниз, но ничего из этого не вышло: ноги подгибались. В тот момент, когда Джошуа с трудом добрался до входной двери, Миднайт уже отъехал на своей быстрой новенькой машине красного цвета.

Джошуа ощущал себя виноватым в их ссоре, его охватило жуткое предчувствие. Он позвонил в офис Миднайта, но его там не было. Дома тоже не было.

Джошуа стоял у окна спальни и отпивал большими глотками прямо из бутылки. Дом казался блекло-серым, чертовски пустым — как его душа.

Поскольку для Хитер здесь было не лучшее место, он попросил дочь переехать к матери хотя бы до конца лета.

Он посмотрел из окна на дом, где жила Хани.

Она — причина всех бед; из-за нее он расстался с дочерью, поссорился с Миднайтом. Какого черта ей здесь делать? Неужели она решила обосноваться в этом доме навсегда, чтобы мучить и мучить его?

Он опять отпил из бутылки. Послышался дверной звонок.

Это, должно быть, Миднайт. Решил возобновить защиту Сесилии Уатт.

Дьявол! Теперь Джошуа боялся видеть своего друга, потому что в таком настроении, как сейчас, он выведет его из себя.

Джошуа подошел к стерео и включил музыку, чтобы не слышать ни биения своего сердца, ни дверного звонка.

Он подскочил, когда небольшая галька стукнула в оконное стекло и сработала сигнализация. Без рубахи, в старых джинсах неуклюже спустился он по лестнице, как огромное, темноволосое, измученное животное.

Хани стояла посреди фойе с расцарапанным запястьем и, держа в руке острый осколок стекла, смотрела на него. Как всегда, в зеленом.

Ее голос был низким и напуганным, однако вполне слышен в грохоте стерео.

— Выключи свою сигнализацию. Это всего лишь я.

— Черта с два. Пусть полиция разберется с тобой.

— Опять наручники? Не думаю, что это сейчас актуально.

— Иди к черту, — вырвалось у него.

Она улыбнулась той улыбкой, которая так часто вспоминалась ему.

— Эй, да идти-то не нужно. Я уже здесь. — Она медленно приблизилась к лестнице, будто так же, как и он, боялась находиться рядом.