– Баранки гну! – Скворцов встал во весь свой полутораметровый рост, покатался колобком по кабинету. – Те бойцы, что мне информацию сливали, уже давно там не работают, поняла? Как выйти на новых – это вопрос. Позвоню-ка я Семейному.
– Кому-кому?
– Опер есть такой в угро, он как раз путанками занимается, у него связи есть среди сутенеров. – Скворцов поскреб затылок. – Может, выведет на канальчик какой. Только насчет Турции – не знаю, вроде там только перевалки есть на Европу, а так девки там не задерживаются.
– Во-от, можешь, когда захочешь! Ай, спасибо, ара, ай, молодец! – прокричала Нателла с утрированным армянским акцентом, притянула Скворцова за уши и смачно поцеловала в лоб. Он люто отмахнулся.
Нателла набрала номер Ларисы. Телефон долго пиликал, но подруга не отзывалась. «Что она там, живая или уже нет?» – с ужасом подумала Нателла.
С Ларкой они дружили со вступительных экзаменов на журфак. Перед сочинением она подошла к черноволосой девчонке с темными глазами как-то интуитивно, думала, если та и не армянка, то все равно явно нерусская, а значит, своя. Нателла лишь два года жила в Москве, с тех пор, как отца перевели из Еревана на работу в союзное министерство. В московской школе она так и не смогла близко сойтись с девчонками – стеснялась акцента, того, что многого не знала, не понимала тут, в столице. А те удивлялись замкнутости, зажатости новенькой. Ведь им не объяснить, что в своей школе в Ереване она была самая бойкая и заводная, за что ей не раз попадало от учителей.
Она раскрепостилась лишь к концу десятого класса, но тогда было уже не до веселья – все готовились к экзаменам, бегали по репетиторам. Так и не завела себе закадычной подружки.
Лариса, оказалось, была стопроцентно русская, из маленького города Иванова, где у нее жили мама и младший брат. Девушки мгновенно почувствовали взаимную симпатию и с тех пор почти не расставались до той минуты, когда увидели свои фамилии в списке принятых. Потом Лариса поселилась в общежитии, в одной комнате с Машей Зотовой, с которой тоже быстро подружилась.
Машка приехала в Москву с Сахалина, взахлеб рассказывала о родных местах, была компанейской и веселой, училась легко и охотно помогала другим. И Нателла, которая поначалу ревновала Ларису к соседке и даже обижалась, что та пытается расстроить их верную дружбу, сама незаметно подружилась и с Машей. В учебных аудиториях, в читалке и на экзаменах они всегда сидели втроем, прикрывали друг друга на экзаменах.
А когда Лариса и Маша познакомилась с родителями Нателлы, ее мама Гоар Аветисовна сама стала предлагать девчонкам остаться переночевать, если они засиживались за учебниками допоздна. Она решила, что дружба с целеустремленными и трудолюбивыми девочками пойдет на пользу ее легкомысленной дочери.
Правда, Машка вскоре переехала жить к тетушке, которая овдовела и сильно болела, и стала реже бывать у Нателлы дома. А Ларка продолжала заниматься с подружкой, подтягивая ее по тем предметам, которые давались той с трудом, – теории и практике печати, политэкономии, истмату… В комнате Нателлы появилось «Ларкино кресло» – раскладное, жесткое и неудобное, но Лариса изредка спала на нем на законном основании. Даже отец, вечно занятой и спешащий, по утрам перестал шарахаться, ненароком встречаясь с заспанной Ларисой в коридоре, и вежливо желал ей доброго утра.
Ларисе нравился веселый нрав Нателки, ее умение любую проблему превращать в смешное препятствие, не стоящее нервов. Нателлу восхищали в Ларке целеустремленность и патологическая порядочность. Она училась по полной программе, ничего не забывала, не пропускала, ее конспекты можно было показывать на выставке студенческих шедевров. Нателка, которая обожала полениться, проспать первую пару и хорошие конспекты заменить кокетничанием с экзаменатором, рядом с Ларкой стыдилась своей лени и нехотя, с причитаниями и воплями, но все равно училась если и не в полную силу, то вполне прилично.
Когда после четвертого курса у Ларисы снесло крышу и она безумно влюбилась, Нателла была первой, кому она рассказала о Сергее. Глядя в счастливые глаза подруги, Нателла осторожно спросила: у вас это как, серьезно? Ларка только помотала головой: ничего не знаю, люблю! И пропала на пару месяцев, почти не звонила и редко появлялась на факультете, благо на пятом курсе за посещаемостью уже никто не следил.
Нателла первой узнала и о беременности подруги, и о предательстве Сергея. Ларка, потухшая, бледная, сидела перед ней, обреченно уставясь в пол.
– Ты с ума сошла, да? – кипятилась Нателла. – Что значит: ну и пусть! Ребенок его? Его! А он в кусты? Анамуш, срика! Нет, это номер у него не пройдет! Химар! Апуш!
– Ты чего ругаешься, да еще так страшно? Это что – апуш какой-то, да еще срика? Ужас просто!
– А что, не срика, по-твоему? – Нателлка уперла руки в бока, ее агатовые глаза пылали гневом. – Это значит негодяй, мерзавец! Химар, придурок! Надо написать командиру части, надо найти его и заставить!
– Заставить что? – тихо спросила Лариса. – Любить меня? Или ребенка? Заставить невозможно, как ты не понимаешь?!
– Тогда делай аборт, на кой тебе такое счастье? Куда ты с ребенком – домой, к маме? Вот ей будет радость! – Нателла села рядом, обняла подругу за плечи.
– Ни за что. – Лариса тихонько высвободилась из ее рук. – Ребенок будет мой. Я не могу его убить, понимаешь?
За последующие месяцы Лариса сделала невозможное. Она перевелась на вечернее, хотя в учебной части делали большие глаза: как это, пятикурсница, отличница, именная стипендиатка – и уходит с курса неизвестно зачем? Она устроилась на работу дворником, получила служебную комнатку в старинном флигеле на задворках факультета. По утрам, надев страшный бушлат и до бровей повязавшись платком, мела дворы. По вечерам подрабатывала перепечаткой студенческих курсовых и дипломных работ на машинке, которую Нателла принесла ей из дома, наплетя родителям, что Лариса пишет книгу. Мама только покачала головой: надо же, Ларочка, какая умная девочка, счастье матери, не то что ты, легкомысленная птичка-цитик!
А Лариса копила деньги – она решила, что не станет обременять мать, сможет протянуть какое-то время после родов, а там получит диплом, устроится на работу по специальности. Но все получилось не так, как она планировала.
Роды оказались тяжелые, ей сделали кесарево сечение, малышка была беспокойной, крикливой, не спала ночью… Пришлось звонить маме, просить помощи.
Едва пережив шок – дочка-умница, и вдруг такое с ней приключилось, – мама приехала и целый месяц самоотверженно ухаживала и за внучкой, и за дочерью. Предложила забрать Анечку к себе, в Иваново, чтобы Лариса смогла закончить институт, как все, устроиться на хорошую работу. Но та решительно отказалась: братишка заканчивал школу, мать работала, до пенсии ей еще два года, а на ту пенсию, которую брат получает за отца, сильно не разбежишься. «Продержусь, мам, не расстраивайся», – твердо сказала Лариса.
Нателка не выдержала, проболталась матери о ситуации. Тихая Гоар Аветисовна плакала и сокрушалась: бедная девочка, хехч ахчик! Пусть поживет у нас, если надо, мы с бабушкой поможем. Но Лариса и от этой помощи отказалась – не могла обременять и щедрое семейство Григорянов, которые без того делали для нее много доброго.