Марина с досады прокусила губу до крови. Быстрым шагом она пошла к дому и у самого крыльца столкнулась с мужем. Он появился откуда-то из-за угла, довольно ухмыляющийся.

- Наши выиграли! – он торжествующе вскинул руку. – «Зенит» – чемпион!

- Где ты был? Я тебя искала, - Марина изо всех пыталась казаться спокойной, даже веселой.

- Да нигде. Смотрел, как в теннис играют. Чайники натуральные. Как будто впервые в руки ракетки взяли. А что?

- Да нет, ничего, - пожала плечами Марина и отвернулась.

Засунув руки в карманы платья, по дорожке шла Вероника и улыбалась едва заметной, но довольной и откровенно змеиной улыбкой. Скользнула по ним равнодушным взглядом, вошла в дом.

Марина почувствовала себя так, словно ее медленно разодрали вдоль на две половинки. А потом еще пополам. И еще.

Она желала Веронике смерти. Никогда еще никому не желала. Даже в шутку. А сейчас желала. Всерьез. Она держала в правой руке вилку, а левую под скатертью сжала в кулак. Ногти впились в ладонь. Больно. Еще больнее. Влажное под ногтями – кровь. Все вокруг почернело. И на этом фоне – бледный профиль Вероники с прядью светлых волос. «Умри! Я хочу, чтобы ты умерла!» - как испорченная пластинка без конца крутилось в голове.

И Вероника умерла.

Только вот лучше не стало!

Потому что стало еще хуже.

Алексей по-прежнему где-то пропадал по вечерам, по-прежнему подолгу разговаривал с кем-то по телефону, по-прежнему что-то от нее скрывал. Марина внимательно наблюдала за ним на похоронах. Но понять по его лицу ничего не смогла. Приличествующая случаю маска скорби. Так, значит, не Вероника? Значит, она ошиблась? Тогда кто?

Она сидела на кухне и смотрела, как покрывается пленкой застывающего жира приготовленное на ужин тушеное мясо. Ходики – «тик» громче, «так» тише – показывали половину двенадцатого. Вчера была его смена, и он работал, а позавчера пришел вообще во втором часу ночи. Может, наконец, устроить громкий скандал, в который выплеснуть все? Скандал с криками, визгом, битьем посуды. Швырнуть ему в физиономию это проклятую тушеную говядину. Конечно, он ее изобьет и выгонит. Но вдруг нет? Вдруг хоть немного, но начнет воспринимать ее иначе – не как бессловесную скотину.

Марина положила голову на стол и тихонько заплакала, понимая, что не решится на это никогда.

5.

Огненные колеса в тумане. С крыльями и глазами. Страшная картинка из книги дедушки Федора. «Глупенький, - ласково смеялся дедушка. – Это же Престолы. Ангелы такие. Только главнее тех, которые как мальчики с крылышками».

Колес все больше и больше, они становятся ярче, вспыхивают нестерпимым светом, который больно режет глаза.

- Очнулся?

Голос ласковый, а чей – непонятно. Может, ангельский? Ничего не видно. Кругом все огненно-белое, из глаз текут слезы. Боль рвет тело в лоскуты. Нет, не ангельский. В раю такой боли быть не может. Да и за что ему рай?

- Как себя чувствуем?

Чьи-то руки ощупывают его тело, осторожно, но боль все равно отзывается в каждой клеточке.

- Больно! – показалось, что закричал на весь свет, а на самом деле выжал из себя свистящим шепотом.

- Сейчас, потерпи немножко, сейчас станет легче.

Легкий укол – какая ерунда по сравнению с тем океаном боли, в котором он плавает! – и вот огненные колеса снова завертелись перед глазами, а потом начали гаснуть, удаляться. Откуда-то стекла мягкая, легкая и пушистая, как дорогая шуба, темнота. Она укутала – и боль отступила.

* * *

- Ник, к телефону!

- Скажи, пусть перезвонят через полчаса.

- Говорят, срочно. Из института «скорой помощи».

Никита извинился перед клиенткой и подошел к общему для всего офиса телефону.

- Никита Юрьевич? – поинтересовался казенный женский голос. – Это из института Джанелидзе вас беспокоят. По поводу Зименкова. Вы не могли бы подъехать?

- Срочно? – у Никиты противно заныло в животе, но он себя одернул: если бы Дима умер, вряд ли бы стали звонить ему, и других родственников хватает.

- Понимаете, - женщина понизила голос, и в нем сразу же появилось что-то человеческое. – Он пришел в себя и попросил позвонить вам. С ним хотели говорить из милиции, но врач запретил. Да и сам он отказался, сказал, что плохо себя чувствует. А вам попросил позвонить. Чтобы вы обязательно приехали. Это, конечно, не положено, но он очень просил, сказал, что вопрос жизни и смерти.

Положив трубку, Никита посмотрел на часы. До конца рабочего дня оставалось полчаса. Договорившись с клиенткой о встрече, он подошел к начальнице. Такое уж у них было правило: раньше положенного с работы ни-ни. Позже – пожалуйста, но не раньше. Исключение – кафетерий напротив и рабочие поездки, о которых надо было сделать запись в специальном журнале.

- Инна Аркадьевна, - сконструировав любезную гримасу, начал он. – Мне к родственнику в больницу срочно надо, только что позвонили. Можно?

Начальница посмотрела на него с глубоким сомнением.

- Я, между прочим, сегодня не обедал.

Похоже, это возымело действие, потому что Инна милостиво кивнула и углубилась в изучение нового каталога недвижимости.

В реанимацию его, разумеется, сначала не пустили, поэтому пришлось долго искать ту самую медсестру Галю, которая ему звонила, а потом идти за нею кружными путями, путаясь в халате гигантского размера.

Дима лежал в одноместной палате, вернее, не палате, а целом зале, заставленном всевозможными приборами и мониторами. Что-то противно пищало и пощелкивало. Никита подошел к странному сооружению, напоминающему операционный стол с металлическими бортиками. На нем под простыней находилось нечто, напоминающее большее белое бревно.

- Галя, ты? – прохрипело бревно.

- Ваш друг пришел. Корсавин, - Галя, маленькая пухлая брюнетка, поправила простыню, посмотрела показания приборов. – Пять минут, не больше. – И она отошла в сторону, где за столиком сидела и писала что-то в журнале другая сестра.

- Никита, наклонись.

Он оглянулся в поисках стула или табуретки, но ничего подобного поблизости не было, а спросить было неловко. Пришлось присесть рядом с кроватью на корточки. Голова Димы, как и тело, была полностью забинтована, остались только небольшие щели для рта и носа.

- Тебе отдадут мой мобильник. Узнай, откуда был последний звонок.

- Хорошо, Дима. Ты можешь сказать, что случилось?

- Мне позвонили. Странный голос, не мужской и не женский. Сказали, что это ошибка. Что умереть должен был я, а не Ника. – Дима говорил с трудом, останавливаясь на каждом слове. – Что, если я хочу узнать всю правду, должен прийти в одиннадцать вечера к входу в Московский парк Победы, который около улицы Севастьянова. Я один боялся идти, позвонил тебе. Но дома никого не было, а сотовый недоступен. Я поехал один. На такси. Потому что выпил немного для храбрости. Стал переходить Кузнецовскую. Откуда-то выскочила машина.