Умегат, держа зверьков в руках, что-то прошептал им и приблизился к гробу Дондо. В течение долгих секунд крысы не двигались и не призывали душу Дондо к своему господину. Наконец, когда они так и не проявили к тому желания, Умегат отступил, покачал головой, извиняясь, и передал зверьков озабоченной служительнице Бастарда.
Затем Менденаль встал на колени между Очагом и гробом и принялся молиться. Вскоре он поднялся на ноги. Служители зажгли укреплённые на стенах светильники — во дворе храма быстро темнело. Настоятель подал знак перенести гроб с телом Дондо на заранее подготовленное для его сожжения место. Певцы запели псалом.
Исель подошла к Бетрис и Кэсерилу. Она провела тыльной стороной ладони по усталым, окружённым тенями глазам и сказала:
— Мне кажется, я больше не выдержу. Ди Джиронал, если хочет, может смотреть, как поджарят его брата. Уведите меня домой, лорд Кэс.
Маленькая свита принцессы отделилась от основной толпы присутствующих — хотя они были не единственные, кто не захотел присутствовать при сожжении тела — и направилась к воротам храма, чтобы выйти в сырые сумерки осеннего вечера.
Грум Умегат, видимо, поджидавший Кэсерила у колонны, выпрямился и подошёл к ним. Поклонившись, он произнёс:
— Милорд ди Кэсерил, не могли бы вы уделить мне минутку?
Кэсерила почти удивляло, что сияние ауры Умегата не отражается от мокрых булыжников двора. Он кивнул Исель, словно извиняясь, и отошёл с грумом в сторону. Три женщины остались ждать его у ворот; Исель опиралась на руку Бетрис.
— Милорд, сегодня, как только у вас появится возможность, я очень прошу вас навестить меня.
— Я приду к вам в зверинец, как только провожу Исель в её покои. — Кэсерил замялся. — А вы знаете, что светитесь, как горящий факел?
Умегат наклонил голову.
— Мне говорили это, милорд, те немногие, кто в состоянии видеть свет и тень. Увы, никто не может видеть сам себя. Ни одно из зеркал мира не отражает этого. Только глаза души.
— Там была женщина… она светилась, словно зелёная свеча.
— Мать Клара? Да, она только что говорила со мной о вас. Это лучшая акушерка Матери.
— А что такое эта тень, этот антисвет?
Умегат дотронулся пальцами до губ.
— Не здесь, пожалуйста, милорд.
Губы Кэсерила сложились в молчаливое «о». Он кивнул.
Рокнарец отвесил ему почтительный поклон. Повернувшись, чтобы войти обратно в ворота храма, он оглянулся и добавил:
— Вы сияете словно пылающий город.
Принцесса была так измучена странными похоронами Дондо, что спотыкалась всю дорогу до замка. Кэсерил, оставив Нан и Бетрис, собиравшихся немедленно уложить Исель в постель и попросить слуг принести лёгкий ужин прямо в покои, снова вышел из замка и, очутившись за воротами Зангра, задержался ненадолго, глядя на город. Столб дыма ещё поднимался к небу, Кэсерилу даже показалось, что он различает оранжевые сполохи снизу. Было уже довольно темно, чтобы пытаться разглядеть что-то ещё. Сердце его дрогнуло от испуга, когда, пересекая двор у конюшен, он внезапно услышал у себя за спиной резкое хлопанье. Но это оказались всего лишь вороны Фонсы, опять стаей следовавшие за ним. Он отогнал двоих, пытавшихся усесться ему на плечо, и замахал на них руками, шипя и топая. Птицы отлетели, но продолжали следовать за ним, пока Кэсерил не дошёл до зверинца.
Один из грумов — подчинённый Умегата — ждал его у дверей с зажжённым фонарём. Это был коренастый пожилой человек без больших пальцев на руках. Он широко улыбнулся Кэсерилу и промычал приветствие. То, что это было приветствием, сделалось ясным по его дружелюбной жестикуляции, ибо язык у него, как и большие пальцы, отсутствовал. Он открыл дверь пошире, чтобы пропустить Кэсерила, и быстро закрыл её, шуганув воронов, которые тоже стремились просочиться внутрь. Грум поймал самого настырного и выставил его на улицу. К фонарю — свече под стеклянным колпаком — была приделана широкая ручка, чтобы бедняге было удобно носить его с четырьмя оставшимися пальцами. Грум провёл Кэсерила по проходу. Звери в клетках прижимались к прутьям решёток, глядя на гостя из темноты. Глаза леопарда светились зелёными искрами; его рычание не было тихим и угрожающим — оно было громким, со странными переливчатыми интонациями, словно зверь хотел что-то спросить своей песней.
Спальни грумов зверинца занимали половину второго этажа; в оставшейся половине хранился разнообразный инвентарь и запасы соломы. Дверь была открыта, свет свечей лился в тёмный коридор. Грум постучал по косяку, и голос Умегата ответил:
— Хорошо, спасибо.
Немой грум поклонился и пропустил Кэсерила вперёд. Тот, наклонив голову, вошёл в узкую комнату с окном, выходившим на двор конюшен. Умегат задёрнул занавеску и обошёл простой сосновый стол, накрытый яркой скатертью, на котором стоял кувшин вина, пара глиняных чашек донышком вверх и блюдо с хлебом и сыром.
— Спасибо, что пришли, лорд Кэсерил. Проходите и садитесь, пожалуйста. Спасибо, Дарис, это всё.
Умегат закрыл дверь. По дороге к столу Кэсерил задержался, разглядывая книжную полку, заставленную книгами на ибранском, дартакане и рокнари. А вот и до боли знакомый корешок с золотыми тиснёными буквами: «Пятилистник души» Ордолла. Кожаный переплёт был истерт от частого использования. На большинстве книг не видно и следа пыли. Теология в основном.
«Почему я ничуть не удивлён?»
Кэсерил опустился на простой деревянный стул. Умегат перевернул чашки, налил в них густое рубиновое вино и, сдержанно улыбаясь, протянул одну гостю. Кэсерил с благодарностью принял чашку, обхватив её ладонями. Руки дрожали.
— Спасибо, мне это сейчас необходимо.
— Представляю себе, милорд. — Умегат взял свою чашку и уселся по другую сторону стола, напротив Кэсерила. Стол, может, и был простым и бедным, но дорогие восковые свечи горели ярко. Свет для читающего человека.
Кэсерил поднёс чашку к губам и выпил вино одним глотком. Умегат тут же наполнил её снова. Кэсерил закрыл глаза и снова открыл. Хоть открывай, хоть закрывай, но Умегат всё равно светился.
— Вы служитель… нет… священник, богослов. Даже настоятель. Правда? — наконец спросил Кэсерил.
Умегат откашлялся.
— Да, ордена Бастарда. Но здесь я не по этой причине.
— А почему?
— До этого мы ещё дойдём. — Умегат наклонился, взял со стола нож и принялся нарезать хлеб и сыр.
— Я подумал… мне показалось… интересно, а может, это боги послали вас сюда, чтобы направлять меня и помогать мне?
Уголки губ Умегата приподнялись в улыбке.
— Неужели? А вот я думаю — что, если это вас послали боги направлять меня и помогать мне.