– Не огорчайтесь понапрасну. Я уверена, что они отыщутся.
Сержант Доу повернулся к ней так резко, что я живо вспомнил о его подозрениях насчет нее, и спросил:
– Могу ли я спросить, мисс, на чем основывается ваше мнение?
Я боялся услышать ее ответ, обращенный к человеку, уже готовому взять ее на подозрение, но все равно этот ответ отдался во мне новой болью и потрясением:
– Я не могу сказать вам, откуда я это знаю. Но я в этом уверена!
Детектив молчаливо смотрел на нее некоторое время, затем бросил быстрый взгляд на меня. Затем он еще немного поговорил с мистером Корбеком, выясняя его передвижения, детали отеля и комнаты и способы идентификации украденных предметов. Затем он пошел, чтобы начать расследование, в то время как мистер Корбек настаивал на важности сохранения тайны, чтобы вор, почуяв опасность, не уничтожил бы светильники. Мистер Корбек пообещал, что после того, как устроит некоторые свои дела, вернется рано утром и остановится в доме.
Весь день мисс Трелони была в лучшем расположении духа и выглядела лучше, чем раньше, несмотря на новое огорчение из-за кражи, которая в конце концов должна была неизбежно привести к разочарованию ее отца.
Большую часть дня мы провели, разглядывая антикварные редкости мистера Трелони. Со слов мистера Корбека я уже стал иметь некоторое представление о масштабах его исследований Египта, и в этом свете все вокруг меня начало приобретать новый интерес, который постоянно рос; оставшееся еще безразличие сменялось восхищением. Этот дом казался настоящим складом античного искусства. В дополнение к редкостям, большим и маленьким, находившихся в комнате мистера Трелони, было множество других, начиная от огромных саркофагов до скарабеев всевозможных видов; огромный зал, площадка лестницы, кабинет и даже будуар ломились от античных редкостей, которые вызвали бы зависть у любого коллекционера.
С самого начала меня сопровождала мисс Трелони, она с растущим интересом рассматривала все вокруг. Просмотрев несколько шкафов с изысканными амулетами, она наивно заметила:
– Вы не поверите, но я в последнее время едва ли смотрела на эти вещи. Только после того, как отец заболел, у меня появился к ним хоть какой-то интерес. Но теперь они завлекают меня все больше и больше. Интересно, не проявляется ли это кровь коллекционера, которая течет в моих жилах. Если так, то странно, что я раньше этого не ощущала. Конечно, я видела большинство из самых заметных экспонатов и несколько раз их осматривала, но я их принимала как за что-то само собой разумеющееся, как будто бы они всегда были здесь. Я замечала, что так же люди относятся к семейным портретам: семья воспринимает их как нечто само собой разумеющееся. Это будет чудесно, если мы с вами будем все это рассматривать вместе.
Я был рад слышать такие слова, а ее последнее предложение привело меня в восторг. Мы вместе ходили по разным помещениям и коридорам, восхищаясь чудесным вещами. Там было поразительное количество предметов, так что нам приходилось их просматривать только мельком, но потом мы решили, что нам следует осматривать их постепенно, день за днем, и изучать более подробно. В зале располагалось что-то типа большой рамы с цветочным орнаментом по стали, которую, по словам Маргарет, ее отец использовал для подъема тяжелых каменных крышек саркофагов. Сама рама была не слишком тяжелой, так что ее можно было легко передвигать. С ее помощью мы по очереди поднимали крышки и рассматривали бесконечные ряды иероглифических картин, вырезанных на большинстве из них. Несмотря на свое признание в невежестве, Маргарет знала о них достаточно много; этот год, который она прожила вместе с отцом, оказался бессознательным повседневным уроком. Она обладала замечательным, ясным умом и хорошей памятью, так что ее познания, накапливавшиеся понемногу, разрослись до такой степени, что многие ученые могли бы ей позавидовать.
И тем не менее все это было таким наивным, бессознательным, таким девическим и простым. Ей была присуща такая свежесть во взглядах и мнениях и так мало она думала о себе, что в ее компании я на время забыл обо всех бедах и тайнах, охвативших этот дом, и я снова почувствовал себя юным…
Из саркофагов самыми интересными были, без сомнения, те три, что находились в комнате мистера Трелони. Два – из темного камня, один – из порфира, а другой из чего-то похожего на бурый железняк. На них были вырезаны иероглифы. Но третий поразительно отличался от них. Он был сделан из какого-то желто-коричневого материала с преобладающей игрой цвета, как у мексиканского оникса, на который он во многом был похож, но его естественный рисунок был выражен меньше. Там и сям виднелись места, почти прозрачные. И нижнюю часть и крышку покрывали сотни, а, может быть, и тысячи мелких иероглифов, идущих, казалось, бесконечными рядами. Сзади, спереди, с боков, на краях, внизу – везде были эти изящные картинки синего цвета, четко и свежо выделявшиеся на желтом камне. Он был длинным, футов девять, и, возможно, ярд в ширину. Края были волнистыми, так что прямые линии не резали глаз. Даже углы были так изящно изогнуты, что на них было приятно смотреть.
– Поистине, – сказал я, – он, должно быть, предназначался для гиганта!
– Или для великанши! – заметила Маргарет.
Этот саркофаг стоял вблизи одного из окон. От всех других саркофагов он отличался одной деталью. Все другие саркофаги в доме, из какого бы материала они ни были сделаны – гранита, порфира, железняка, базальта, сланца или дерева, внутри были простыми по форме. У некоторых внутренняя поверхность была чистой, у других ее – целиком или отчасти – покрывали иероглифы. Но ни в одном не было ни выступов, ни неровной поверхности. Их можно было использовать в качестве ванн; и действительно, они были во многом похожи на каменные или мраморные ванны римлян, которые я когда-то видел. Однако внутри этого было приподнятое пространство в виде человеческой фигуры. Я спросил Маргарет, может ли она это каким-то образом объяснить. В ответ она сказала:
– Отец не хотел об этом говорить. Это сразу привлекло мое внимание; но когда я его об этом спросила, он сказал: «Когда-нибудь я расскажу тебе об этом, малышка – если доживу! Но не сейчас! Эта история еще не рассказана так, как я надеюсь рассказать ее тебе! Когда-нибудь, и, возможно, скоро, я узнаю все, и тогда мы вместе этим займемся. Ты увидишь, что это весьма интересная история – сначала и до конца!» Только один раз после этого я ему заметила – и, боюсь, слегка легкомысленно: – «Не рассказана ли еще та история о саркофаге, отец?» Он покачал головой, посмотрел на меня очень серьезно и ответил: «Еще нет, малышка, но это будет – если доживу!» Это его повторение насчет его жизни меня очень испугало; я больше не решалась об этом говорить.
Почему-то рассказ Маргарет привел маня в возбуждение. Не знаю точно, как и почему, но это было похоже на какой-то проблеск надежды. Мне кажется, бывают моменты, когда мышление сразу принимает что-то на веру, хотя невозможно проследить ни течение мыслей, ни связи между мыслями. До сих пор мы пребывали в полном неведении в отношении мистера Трелони и того странного нападения, которому он подвергся, поэтому все, что могло навести нас на какой-либо след, даже самый слабый и неопределенный, приобретало оттенок уверенности и определенности. Здесь мы имели дело с двумя моментами. Во-первых, мистер Трелони связывал с этим определенным предметом какие-то сомнения насчет своей жизни. Во-вторых, в связи с этим он чего-то ждал или у него были какие-то намерения, о которых он не рассказывал даже своей дочери, пока все не разъяснится до конца. Опять же, нужно иметь в виду, что этот саркофаг отличался от других. Что означало это странное возвышение? Я ничего не стал говорить мисс Трелони, опасаясь, что я ее или испугаю или подам надежду; но я решил, что как только будет возможность, я займусь исследованием этой проблемы.