Во вторую ночь началась такая дикая песчаная буря – один из тех ужасных самумов, которые заставляют вас ощутить свою беспомощность. Мы были завалены бегущим песком. Некоторые из наших бедуинов сбежали еще до бури, надеясь найти укрытие: те из нас, кто остался, завернулись в бурнусы и терпеливо переносили бедствие. Утром, когда буря прошла, мы выкопали из песка все, что смогли. Ящик, в котором была мумия, оказался разбитым, а самой мумии нигде не было. Ее искали повсюду, копали песок, навалившийся вокруг, но безрезультатно. Мы не знали, что делать, так как Трелони твердо решил привезти эту мумию домой. Прождали весь день в надежде, что сбежавшие бедуины вернутся; мы слепо надеялись, что они зачем-то сняли мумию с тележки, и принесут ее обратно. Ночью, перед рассветом, мистер Трелони разбудил меня и прошептал мне в ухо:
– Мы должны вернуться к могиле в Долине Мага. Не выказывайте никаких колебаний утром, когда я буду отдавать приказы! Если вы начнете спрашивать, куда мы идем, это возбудит подозрение и разрушит наши планы.
– Хорошо! – ответил я. – Но зачем нам туда идти?
Его ответ привел меня в трепет, как будто бы задев уже настроенные на эту мысль струны.
– Мы найдем мумию там! Я в этом уверен! – Затем, как бы предупреждая сомнения или споры, он добавил. – Подождите, вот увидите! – и снова залез под одеяло.
Арабы удивились, когда мы двинулись обратно; некоторые из них были недовольны, часть бедуинов ушла, так что мы снова пошли на восток уже в меньшем количестве. Поначалу шейх не интересовался местом нашего назначения, но когда стало очевидно, что мы снова идем в Долину Мага, он тоже забеспокоился. По мере того, как мы приближались к долине, его беспокойство росло, пока перед входом в долину он не отказался идти дальше. Он сказал, что будет ждать нашего возвращения, если мы собираемся идти дальше в одиночку. Он будет ждать три дня и уйдет, если мы не вернемся в срок. Никакие деньги не могли заставить его изменить решение. Единственная уступка, на которую он пошел, состояла в том, что он пообещал помочь найти лестницы и подтащить их поближе к скале. Так он и сделал, а затем со всей остальной группой вернулся ко входу в долину.
Мы с мистером Трелони взяли веревки и фонари и снова забрались в гробницу. Было очевидно, что в наше отсутствие здесь кто-то побывал – каменная плита, закрывавшая вход, лежала внутри, а с вершины скалы свисала веревка. Внутри еще одна веревка шла в колодец. Мы переглянулись, но никто не сказал ни слова. Привязали свою собственную веревку; Трелони пошел первым, а я сразу же за ним. Когда мы уже стояли внизу, мне пришла в голову мысль, что мы можем оказаться в ловушке, если кто-нибудь спустится со скалы по веревке и, перерезав ту, по которой мы спустились сюда, похоронит нас живьем. Эта мысль приводила меня в ужас, но слишком поздно было что-то предпринимать, и я ничего не сказал моему спутнику. У нас обоих были фонари, поэтому света было достаточно, когда мы, пройдя коридор, вошли в Камеру, где раньше стоял саркофаг. Прежде всего бросалось в глаза то, как здесь все опустело. Несмотря на чудесные украшения, склеп казался опустевшим без саркофага, для которого он был вырублен в скале, без ларца с гипсовыми вазами, без столиков, на которых располагались принадлежности и еда для мертвеца, и без фигурок рабов.
Он казался еще более пустым из-за того, что на полу, на том месте, где стоял огромный саркофаг, лежала забинтованная мумия Царицы Теры! Рядом с ней, в необычных, искаженных позах насильственной смерти, лежали трое арабов из тех, что покинули нас. Лица их почернели, руки и шеи были запачканы кровью, брызгавшей из рта, носа и глаз.
У каждого на горле были заметны отпечатки, теперь уже чернеющие, руки с семью пальцами. Мы с Трелони, подойдя поближе, вцепились в друг друга в страхе и благоговении.
Самое удивительное из всего, что на груди мумифицированной Царицы лежала семипалая рука, как слоновая кость, на запястье оставался только шрам в виде неровной красной линии, с которой, казалось, свисали капельки крови.
Оправившись от изумления, которое длилось достаточно долгое время, мы не стали терять времени и пронеся мумию по коридору, стали поднимать сквозь колодец. Я шел первым, чтобы принять ее наверху. Заглянув вниз, я увидел, как мистер Трелони подобрал оторванную руку и спрятал на груди, очевидно для того, чтобы она не оказалась поврежденной или не потерялась. Мертвых арабов мы оставили на том же месте. При помощи веревки мы опустили на землю свой драгоценный груз, затем пошли к выходу из долины, где нас должны были ждать наши провожатые и увидели, что они уже уходят. Когда мы выразили шейху свое неудовольствие, он ответил, что выполнил свое обещание полностью, как мы и договаривались, – он прождал три дня. Я подумал, что он лжет, чтобы скрыть свое намерение бросить нас, и когда мы с Трелони позже сравнивали свои записи, то я обнаружил, что он подумал то же самое. Однако, Добравшись до Каира, мы обнаружили, что шейх был прав. Когда мы вошли в Камеру мумии во второй раз, было 3 ноября 1884 года – у нас были причины, чтобы помнить эту дату.
Стало ясно: мы потеряли три дня, – три дня своей жизни, – когда стояли и удивлялись в Камере мертвеца. Нет ничего странного в том, что мы с суеверным ощущением относимся к Царице Тере, что сейчас, когда она покоится в доме рядом с нами, мы ощущаем поразительное присутствие какой-то силы и испытываем опасения. Будет ли удивительно, если она в назначенное время отправится вместе с нами в могилу? Если вообще найдется могила для нас – для тех, кто сам ограбил могилу! – Мистер Корбек, немного помолчав, продолжал: – Мы успешно добрались до Каира, затем до Александрии, откуда нам нужно было плыть морем до Марселя, из Марселя – в Лондона. Но человек предполагает, а Бог располагает. В Александрии мистера Трелони ждала телеграмма, извещавшая о том, что его жена умерла при рождении дочери.
Пораженный муж поспешил в Лондон; мне же пришлось везти сокровища в одиночку. Я успешно добрался до Лондона, сама судьба, казалось, помогала нам. Когда я пришел в этот дом, погребальные обряды давно уже кончились. Ребенка отдали кормилице, а мистер Трелони оправился от потрясения настолько, чтобы начать собирать снова нити своей жизни и работы. То, что он пережил сильное потрясение, было очевидно. Внезапная седина в его волосах сама по себе была достаточным доказательством, но, кроме того, черты его решительного лица окаменели и ожесточились. С тех пор, как он получил ту телеграмму в пароходной конторе Александрии, я ни разу не видел счастливой улыбки на его лице.
В таких случаях работа – лучшее противоядие; и мистер Трелони полностью посвятил себя своему делу. Странная трагедия его потери и приобретения – рождение ребенка и смерть жены – произошла в то время, когда мы находились в трансе в Камере саркофага. Эта трагедия, казалось, каким-то образом связана с его занятиями египтологией, особенно с тайнами царицы Теры. О своей дочери он говорил очень мало, но было очевидно, что в его сознании боролись две силы. Я видел, что он любил и почти боготворил дочь. Тем не менее он не мог забыть того, что ее рождение стоило жизни ее матери. Также было еще что-то такое, из-за чего его сердце сжималось, но он не говорил мне, что это. Однажды, в момент отдыха, он упомянул о причине своего молчания: