– Или маленькая… – Кстати, погоди, погоди, как ты себя чувствуешь?
Ирина судорожно пожала плечами:
– Очень непривычно. Прошлое уже подзабылось.
– Ну, а в смысле… – Глеб не нашел, как сформулировать вопрос.
– Врач сказал, все нормально. Давление у меня хорошее, сердце работает исправно. В общем, все в порядке, как любишь врать ты.
– Вот здорово! – Глеб вскочил, ему хотелось подхватить Ирину на руки, закружить ее по комнате, целовать, обнимать, крепко прижимать к себе, но он сдержался. – Так это правда? Ну, иди сюда, иди ко мне, – и, вместо бурного проявления чувств, он нежно прижал к себе Ирину, провел ладонью по ее волосам.
– Ты молодец, ты просто умница!
– Это ты молодец, Глеб.
– А я-то при чем? – улыбнулся Сиверов.
– Как это ты при чем? Без тебя ничего бы не было.
– А сколько ему?
– Что – сколько? – запрокинув голову, улыбнулась и Ирина, и ее глаза заблестели, полные слез.
– Сколько уже ребенку?
– Еще совсем несмышленый, Глеб. Восемь недель.
Всего лишь восемь недель. Так сказал врач. Но я думаю, еще меньше – недель семь.
– Семь недель? Такая крошка!
– Да, совсем крошка.
– Здорово! Вот здорово! – Глеб ликовал. – Правильно, дорогая, кофе тебе пить не надо. Будешь пить теперь только соки и молоко.
– Да-да, соки и молоко. И немного вина, – сказала Ирина, явно удовлетворенная той реакцией, которую вызвало ее сообщение.
– Честно говоря, я бы тебе не советовал пить.
– А ты что, врач?
– Нет, не врач, но все-таки я как-никак отец.
– Вот если бы ты, Глеб, был врачом и дал мне подобный совет, я, возможно, прислушалась бы. А так обязательно выпью. Тем более, мой врач разрешил мне выпить немного вина.
– Ну, если врач разрешил, тогда и я не против!
Глеб открыл бутылку, торжественно поставил на стол два фужера на тонких ножках и наполнил их темным, как поздние пионы, вином.
– Ну, за него, – подняв бокал, Глеб прикоснулся им к бокалу Ирины, – и за тебя, дорогая.
– И за тебя, Глеб.
– А кто об этом еще знает?
– Пока знают лишь трое – мой врач, я и ты.
Глеб вздохнул. Ему хотелось поделиться с кем-нибудь этой радостью, но поделиться было не с кем. И тут он вспомнил о звонке Анечки и улыбнулся, представив, как та обрадуется, когда узнает, что у нее появится брат или сестренка.
– Надеюсь, ты матери скажешь?
– Когда придет время – скажу, – спокойно ответила Ирина.
Сейчас ее лицо было уже умиротворенно-прекрасно.
– Ирина, меня никто не искал в эти дни?
– Никто.
– Тебя предупредили, что я задержусь?
– Да, предупредили.
– Кто предупредил? – уже зная ответ, на всякий случай спросил Глеб.
– Разве ты не знаешь, кого просил об этом?
– Если он, то знаю. Такой высокий и важный?
– Да, высокий и важный, – улыбнувшись, ответила Ирина.
– Он передавал тебе привет, – сообщил Глеб, целуя руку Ирине.
Три дня прошли в напряженном ожидании. Глеб радовался, что у Ирины будет ребенок, беспрестанно справлялся о ее самочувствии, чем уже начал даже злить Быстрицкую.
– Хватит тебе! Ты что, Глеб, врач?
– Нет, я просто должен знать… – Ты будешь знать только то, что тебе нужно знать.
И не лезь в женские дела, а то я начинаю волноваться.
Такая усиленная забота с твоей стороны не может длиться долго. Или я не права?
– Успокойся, Ирина.
– Я и не волновалась бы, но ты со своими глупыми вопросами не даешь мне почувствовать себя спокойно.
Чем больше ты спрашиваешь, тем страшнее мне думать о своем будущем.
– Все, больше я ни о чем не спрашиваю.
– Вот и хорошо, – сказала Ирина. – Но я вижу, Глеб, ты нервничаешь, чего-то ждешь.
И Сиверов признался:
– Да, жду.
Дальше Ирина расспрашивать не стала, прекрасно понимая, что ее настойчивость не увенчается ничем, и Глеб останется нем как рыба.
Телефон зазвонил поздним вечером. Правда, и Глеб, и Ирина еще не спали.
Сиверов тут же схватил трубку.
– Я слушаю, – негромко и нарочито спокойно произнес он, чтобы не беспокоить Ирину.
– Есть важная новость, – послышался голос генерала Потапчука.
– Я слушаю, – повторил Глеб.
– Завтра на том же месте и в то же время.
– Понял, – положив трубку, Глеб откинулся на подушку.
«Ну вот, сейчас все и начнется. Самое важное, самое тяжелое. Начнется настоящая работа. Если бы произошло что-то несущественное, Потапчук не стал бы беспокоить меня в полночь».
Глеб уже свыкся с характером генерала, немногословного, педантичного, придирчивого до мелочей, скрупулезно и точно выполняющего свою работу.
– Кто это? – шепотом спросила Ирина, придвигаясь к Глебу.
– Зачем тебе это знать, дорогая? Как ты себя чувствуешь?
Ирина после этого вопроса укусила Глеба за плечо, но не сильно, а в шутку.
– Ты что, Глеб, теперь всегда будешь отвечать вопросом на вопрос? Изобрел бы хоть какой-нибудь другой вопрос, может я бы тебя и простила. Но если ты вновь поинтересуешься моим самочувствием, я перегрызу тебе горло, я вопьюсь тебе зубами вот сюда, – и Ирина прикоснулась кончиками пальцев к пульсирующей артерии на шее Глеба, – и ты погибнешь. Погибнешь в постели.
– Ой, не надо, Ирина, я больше не буду спрашивать, как ты… – Если ты произнесешь еще хоть слово… – прошептала Быстрицкая.
Глеб хотел улыбнуться, но улыбки не получилось.
Его лицо застыло в напряжении, между бровями появилась глубокая складка – признак того, что Глеб сосредоточенно размышляет.
Минут через десять-пятнадцать Сиверов дождался – услышал ровное дыхание Ирины.
«Вот и хорошо – она спит. А я не могу уснуть. Хотя уснуть надо, завтра я должен быть в форме. Может, прямо завтра придется действовать на всю катушку. Я должен соображать четко – так, как соображает студент на экзамене по специальности. Надо спать! Спать!» – приказал себе Глеб Сиверов и выполнил свой приказ.
А утром он сидел у приемника, когда Ирина, шлепая босыми ногами, прошла из спальни в ванную комнату.