Паскуале взял большое гусиное перо из связки на столе и принялся помогать. Россо заговорил:
— Ну, как у нас дела этим утром? Фердинанд разбудил тебя, как я ему велел? И что там кричал благочестивый брат?
Фердинанд был макакой, названной в честь покойного короля Испании, смерть которого никто не оплакивал.
— Он ждал, пока я проснусь, прежде чем стащить одеяло. И он сделал это, потому что ему нравится мой запах, а не потому, что вы ему что-то там сказали. Уговорами вы не заставили бы его выпить и стакан воды, даже проведи он три месяца в Аравийской пустыне. А что до брата, он просто жаден. Кстати, вы любите виноград? У меня есть мысль, как заставить нашего друга кричать так, чтоб он лопнул.
— Это ты подговорил Фердинанда украсть виноград? Ты убедил его сделать это; я уверен, ты говоришь с ним на языке жестов.
Паскуале сметал угольную пыль, которая оседала внизу холста. Линии набросков должны остаться, но быть почти незаметными, иначе они начнут проступать на картине или даже хуже — изменят оттенок красок.
— Мастер, почему вы занялись этим прямо сейчас? Разве вы не хотите одеться?
— Вот еще, я только-только разделся.
— Надо полагать, были с вашим сладким мальчиком.
— Это, — отвечал Россо, — не твое дело. Кроме того, если ты не в силах уговорить Пелашиль дать тебе еще немного ее отравы, нет нужды вымещать злость на мне.
— Пелашиль? Разве я пытался?
Паскуале помнил, что говорил с ней, это бесспорно, ему все больше и больше хотелось попробовать хикури еще разок, но она ответила, что пьяный человек будет только смущен видениями, которые вызывает снадобье, зато потом она подошла и поцеловала его на глазах у всех и сказала, чтобы он навестил ее, когда проспится. Паскуале застонал, наполовину от удовольствия, наполовину от укола совести. Пелашиль была служанкой Пьеро ди Козимо, дикарка, привезенная с дружественных берегов Нового Света, все считали ее незаконной женой Козимо. Она была в два раза старше Паскуале, темнокожая, с огромным задом, но Паскуале поспорил, что сумеет привлечь ее внимание и заставить улыбнуться. У нее не было времени на пустую болтовню: если разговор был ей неинтересен, она просто разворачивалась и уходила. Как правило, она хранила молчание, не мрачное, просто задумчивое, и ее внезапная лучезарная улыбка тоже появлялась редко. Странно, но то, что Паскуале воспринял серьезно — эйфорический сон, вызванный хикури, в котором он глубоко проник в структуру мира, — Пелашиль считала всего-навсего забавой. Она даже слушать не стала, когда он попытался пересказать ей, что видел, сжевав сморщенную, тошнотворно горькую серо-зеленую облатку, которую она дала ему у себя, в жаркой, пестро убранной комнатке.
Россо, который понял чувства своего ученика, засмеялся и жестом изобразил рога на лбу.
— Какой стыд, Паскуалино! Ты водишь за нoc несчастного чокнутого старика.
— Может, я хочу последовать его примеру и сам увидеть Новый Свет. Мы могли бы туда отправиться, учитель, вы и я. Мы могли бы начать все сначала.
— Я не стану тебя удерживать, если ты захочешь уехать. Видит Бог, я научил тебя всему, что знаю сам. Поезжай, если хочешь, но не разбивай старику сердце, не похищай его служанку. Старичкам необходимо женское тепло.
— Представьте, какое там освещение, учитель, и подумайте: там человек может жить королем на ту ренту, которую вы платите за это жилье.
— Королем дикарей? А какая в этом честь?
— Знаю, вы скажете, здесь у вас есть определенное положение, — сказал Паскуале. — Простите, что напоминаю. Вам следует одеться по случаю процессии.
— У нас полно времени до начала процессии. — Россо сделал шаг назад и критически оглядел набросок. Это было «Снятие с креста», вид сверху на драматично прорисованное тело Христа, которое бережно поддерживали апостолы.
— Это точно может подождать.
— Я должен успеть за две недели, или придется платить неустойку. Так сказано в контракте.
— Вы и раньше платили неустойки. А нам надо закончить стену для светового представления.
Россо согласился расписать орнаментами только что отштукатуренную стену, которая являлась частью конструкции, участвующей в представлении для Папы. Когда-то зрелища по случаю прибытия высоких иностранных гостей подготавливали художники; теперь же опустились до того, что стали прибегать к помощи механиков.
— Мы закончим стену завтра. Я не могу разорвать этот контракт, так же как не могу разорвать тот контракт. Нам скоро впору будет выпрашивать у святого Марка половину плаща. Слушай, если синьору ди Пьомбино понравится набросок, он, может быть, поручит нам роспись своей домашней часовни. Что ты на это скажешь, Паскуалино? Может, я смогу взять новых учеников.
— Тогда вам придется достать и новую кровать. Моя слишком узкая для двоих и так продавлена, что мне кажется, я укладываюсь в могилу каждый раз, когда ложусь спать.
— Она и должна быть узкой, чтобы вмещаться в комнату. Впрочем, — сказал Россо, внезапно отчаиваясь, — что толку в новых учениках? — Его настроение резко менялось в эти дни. Паскуале знал, что учитель не вполне пришел в себя после общения с братом — управляющим больницей, которому мерещились дьяволы в тех набросках, где были изображены святые, и который во всеуслышание заявлял, как его провели. Россо сказал: — Может быть, я отдам всю часовню тебе, Паскуалино. Но хотя бы это я должен написать сам. Пора уже заканчивать картон. Кстати, есть еще твоя доска. Когда ты собираешься начать работу над ней? Об этом же не беспокойся, это проще пареной репы. Мы затеним здесь по периметру, правая сторона будет ярче левой. Кстати, я продал одну твою гравюру.
Паскуале нашел кусок вчерашнего хлеба и, усиленно жуя, спросил:
— Которую?
— Ну, из тех, которые покупают женщины и о которых они никогда не могут спросить прямо. А она была хорошенькая, Паскуале, и вся зарделась, точно тебе говорю, пока пыталась объяснить мне, что она хочет. Макни хлеб в масло, хотя как ты вообще можешь есть после вчерашнего… надеюсь, пол не запачкаешь.
Паскуале сделал серию этюдов для гравюр, которые художники называли между собой «товаром-люкс». Модель он нашел среди девочек мамаши Лючии, угодливую шлюху, которая могла позировать за гроши и, не жалуясь, часами сохранять одну и ту же позу. Он переспросил:
— Так какую именно? И сколько вы получили?
— Одну из ранних, — небрежно ответил Россо. — Весьма живописную, где повсюду стоящие члены.
— Эту? Ее без нашего ведома перепечатали этой весной.
— Да, и копия вышла лучше твоего оригинала, особенно руки мужчины, сжимающие мошонку и член, — они получились гораздо свободнее. Но все равно нашей застенчивой покупательнице хотелось отпечаток с оригинала, что, как мне кажется, само по себе комплимент.
— Ладно, я сделаю еще. — Паскуале тряпкой стер масло с рук и взял почерневшее гусиное перо. — Вы в самом деле будете работать по этим наброскам или начнете все заново?