— Вы, художники, конечно, заблуждаетесь, — с суровой дотошностью заговорил Коперник. — Вы не в силах представить мир, нанося краски на плоскость. Получается только потому, что глаз легко обмануть, но все это не настоящее. А что касается действительности, ключ к ней сам свет и, конечно же, движение света, как недавно продемонстрировал Великий Механик. Вы видели его картину из движущегося света?
Паскуале зажег новую сигарету от свернутого окурка предыдущей.
— К сожалению, меня задержали обстоятельства. Но вы коснулись той самой темы, которая меня занимает. Я кое-что хочу изучить, доктор.
Коперник вроде бы внезапно перепугался, словно он переступил какую-то одному ему видимую черту, подверг себя опасности, осознать которую мог только он.
— В этих делах я и сам студент. Я могу лишь повторить то, что говорил уже много раз. У меня нет непосредственного опыта, нет, совсем никакого.
Паскуале достал картинку, спасенную им из камина на вилле Джустиниани. Серебристые хлопья облетели на черную ткань, в которую Паскуале завернул стеклянную пластину, она сильно потемнела, черный контур расползся по краю, поглотив все, кроме самой середины. Он положил пластину на стол и спросил мнение Коперника.
Коперник поставил локти на стол, уперся подбородком в сложенные ковшиком ладони и хмуро посмотрел на картинку, близоруко моргая. Затем он понял, что ему показывают, и резко отодвинулся назад, оглядывая шумную таверну, в которой студенты пили или распевали грубые песни своей родины. Они были пьяны, все здесь в таверне были пьяны. Коперник заговорил с жаром, что он ничего не знает о подобных вещах, ничего, ничегошеньки.
— Я имею в виду процесс. Я хотел бы изучить процесс. А эта картинка нехороша, да.
Коперник произнес с вроде бы ненаигранным гневом:
— Это есть самый низменный способ поклонения дьяволу!
Паскуале быстро заговорил, путаясь в словах, объясняя, что произведение с художественными достоинствами это совсем другое дело, здесь важен не столько предмет, сколько воплощение. Произнося это, он взял бумагу и карандаш и быстро набросал по памяти ту гравюру, которую однажды делал. Рука его дрожала и одновременно была тяжелой, как свинец; он небрежно набросал копну женских волос, и ему пришлось склониться ниже, чтобы верно изобразить руки. Женщина лежала на подушках, одетая в лишь прозрачную рубашку, у нее было томное от наслаждения лицо, поскольку пальцами одной рукой она ласкала себя, а другой сжимала тяжелые круглые груди. Этот заказ принес Паскуале меньше флорина, хотя stationarius перепечатывал его вновь и вновь.
Коперник искоса поглядел на него, словно подозревал какой-то обман:
— Да, это я, конечно узнаю. Полагаю, это вы назвали бы интересной картиной.
— Я подлинный автор этого рисунка, доктор. Но вот только денег это принесло мне мало, зато нажились печатники. Что касается этого нового процесса. Живописи светом. Если бы вы научили меня, мы вместе могли бы заработать много денег. Я вознагражу вас за потерянное время, вот этим флорином для начала.
— Каждый может перерисовать оттиск, — сказал Коперник, — особенно такой популярный.
— Мы их называем «товаром-люкс», — пояснил Паскуале. — Я вас познакомлю с моделью. Тогда вы поверите мне.
— Может быть. Может быть. О, вино закончилось.
Паскуале заплатил еще за один кувшин. Они пили за эфир, что бы это ни было, за Флоренцию, за Великого Механика. А потом Паскуале с Коперником, как-то без перехода, оказались посреди дороги, в темноте спотыкались, держась за руки, и брели к далекому фонарю, слабому, словно звезда в непроницаемой тьме. Холодный ветер дул Паскуале в лицо. Вино, он выпил слишком много вина. Паскуале глупо заулыбался. Пусть он в смертельной опасности, но хотя бы немного порадуется жизни.
Коперник все болтал и болтал, выпивка выпустила на свободу его словарный запас. Он говорил об эфире, который был так же летуч, как и эпициклы, на которые Коперник возлагал ответственность за вращение Земли вокруг Солнца. Кажется, никакого посредника между ними вовсе нет, а есть материя в высшем своем состоянии, эминенция.
— Свет не более чем вещество, возведенное в свою высшую степень. Хорошо известно, что свет движется быстрее, чем звук, и моя теория объясняет почему. А за светом находится Сам Бог. Спаси меня, Господи!
Коперник поскользнулся на комке грязи и, если бы Паскуале не подхватил его, свалился бы в сточную канаву, которая несла воды, пахнущие отнюдь не розами, по центру улицы. Коперник икнул и прошептал:
— Ничего больше не скажу, потому что повсюду враги, которые хватают мои идеи и перевирают их. В науке нельзя спешить. Те, кто пытаются, сгорают очень быстро, попомни мои слова. Тсс! Что ты слышишь?
Это был звук, издаваемый колесами повозки; каким-то образом приглушенный, он доносился откуда-то сзади.
Паскуале затащил Коперника в глубокую арку ворот. Железные ворота были заперты в этот час, во дворе за воротами царила тьма. Коперник предпринял слабую попытку освободиться, но Паскуале держал его крепко и зажал ему рот ладонью, когда он принялся что-то возмущенно восклицать. Приглушенный скрип повозки становился все ближе и ближе. Паскуале поймал себя на том, что затаил дыхание. Он знал, что это за повозка, еще до того, как она проехала: это была повозка сборщиков трупов, которые разъезжали по городу с бумагой, разрешающей забирать любые трупы, которые они считают пригодными для нужд прозекторов и экспериментаторов Нового Университета. Поговаривали, что нужда в трупах в эти просвещенные времена вынуждает сборщиков похищать их с похорон или даже убивать подгулявших горожан, одиноко бредущих поздней ночью.
Это была низкая длинная черная повозка, ее тащила всего одна лошадь. Возница и его помощник сидели на скамье, оба одетые в черные плащи с высокими воротниками, их лица закрывали черные кожаные маски. У лошади, которая везла их, на копытах были кожаные башмаки, а колеса повозки обернуты тряпками. Веяло весьма ощутимым запахом, мощным ароматом фиалок, заглушающим вонь гниющей плоти.
Потом они проехали. Коперник снова попытался освободиться, колотя по железным воротам, которые в ответ загрохотали. Паскуале мог бы ударить его, но это означало бы гибель всякой надежды проникнуть в Большую Башню. Когда Паскуале отпустил его, механик негодующе сказал:
— Я знаю этих людей.
Паскуале засмеялся:
— Наверное, знаете.
— Я изучал анатомию вместе с прочими науками, когда был студентом. Они занимаются благородным делом и сейчас совершают полагающийся обход. Без них мы бы совершенно не продвинулись в излечении болезней. Нет причин бояться, юноша. И где это проклятое место, которое, как вы сказали, знаете? Я поверю вам, только когда увижу женщину.
— Я тоже изучал анатомию, но не хотел бы встречаться с этими господами в данных обстоятельствах. Помогите мне, доктор. Я вынужден просить об этом.
— Нечего меня пугать. Я не боюсь угроз, — заявил Коперник с пьяным упрямством.