— СараСэмСараСэмСараСэмСараСэм!
Вспышка.
В комнате, как приглушенный удар грома, раздался выстрел, который начисто разнес Линде левую сторону головы. На мгновение Сара перестала раскачиваться.
Линда ошибалась. Ее последние мысли были не о смерти, а о любви.
Привет, это я, теперешняя Сара. Повествуя о прошлом, я иногда буду возвращаться в настоящее. Иначе мне не справиться.
А что касается моей мамы… Может, ее последние мысли были о страхе, а может, еще о чем-то, я не знаю. Я не знаю наверняка. Она, папа и я были там, и он был вместе с нами, и это правда. Он заставил маму убить папу и застрелиться самой прямо у меня на глазах, это правда.
Правда ли, что моя мама была такой бесстрашной перед смертью, так думала и так страдала? Не знаю. Но ведь не знаете и вы… Я уверена, моя мамочка просто дышала любовью. Она говорила когда-то, что наша семья — часть ее искусства, что без меня и папы ее картины получались бы мрачными и безрадостными. Мне нравится думать вот о чем: в свой последний час мама была уверена, что ее усилия действительно спасут мне жизнь, ведь так и произошло, а случившееся после не имеет значения. Доподлинно мне неизвестно, посвятила ли мама свои последние мысли любви. Но свои поступки — несомненно.
Дрожащими руками я закрыла дневник и взглянула на часы. Три часа ночи. Надо сделать перерыв. Я только коснулась мытарств Сары, а меня уже всю трясло. Она не ошибалась, у нее действительно был талант. Она так живо все описала, противопоставила черный юмор пролога счастливым дням своей жизни. Мне стало ужасно тоскливо, я почувствовала себя грязной и выжатой как лимон.
«Как она назвала свой рассказ? Путешествие в пропасть?» В моем воображении возникла картина: неестественно огромная, полная луна и мрачные твари, утоляющие жажду на дне этой пропасти. Я даже вздрогнула, сердце сжалось от страха. Ведь то ужасное, что произошло с Сарой, недалеко ушло от кошмара, пережитого Бонни…
Я взглянула на мою приемную доченьку. Она спокойно спала сладким сном, положив руку мне на живот. Стараясь не потревожить Бонни, я тихонько высвободилась из ее объятий. Ротик Бонни приоткрылся, она свернулась калачиком и ровно задышала. Не проснулась.
Первое время Бонни просыпалась от малейшего шума. Слава Богу, теперь она спит крепче. Значит, поправляется потихонечку. Правда, еще не говорит, но все-таки поправляется.
Я выскользнула из постели, на цыпочках вышла из спальни и спустилась на кухню. Там я открыла шкафчик над холодильником и достала… бутылку текилы — мою слабость, мой маленький грех. Дружок «Хосе Куэрво», не напиток, а песня… Я посмотрела на бутылку и задумалась. «Нет, я не алкоголик. Много я размышляла об этом утверждении, сравнивала его с другим: мол, ни один сумасшедший себя таковым не признает. И без колебаний могу сказать: я не алкоголик. Я выпиваю два или три раза в месяц. Я могу приятно захмелеть, но никогда не напиваюсь до поросячьего визга. Это правда, хотя, как подсказывает внутренний голос, до смерти Мэта и Алексы я не успокаивала себя алкоголем. Ни разу».
Мой двоюродный дед с папиной стороны любил крепко выпить.
Это был совсем не дружелюбный и забавный пьяненький дедок. Не походил он и на жалкого непризнанного художника. Он был жестокий, отталкивающий и приносил одни неприятности. От него несло перегаром и черт знает чем еще. Однажды, когда собралась вся наша семья, он схватил меня за руку с такой силой, что остался синяк. Он едва не приложился своим вонючим ртом к моему испуганному лицу (мне тогда было всего восемь) и стал говорить какие-то гадости, значения которых я не понимала. Подобные вещи, увиденные в детстве, производят неизгладимое впечатление. И этот эпизод я запомнила на всю жизнь. Когда я выпиваю и мне начинает казаться, что я перебрала, в моем сознании возникают слезящиеся глазки и небритая рожа дядюшки Джо. Никогда не забуду ужасный запах виски, и гнилых зубов, и сальный, коварный взгляд. Боюсь, если мне суждено стать пьяницей, выглядеть и вести себя я буду не лучше.
Все хорошо, текила поднимает мне настроение и доставляет удовольствие. Я ведь не напиваюсь. Я просто обретаю некоторую… легкость. Такое действие текила оказывает всегда. Вот и сейчас, плеснув в стакан на два пальца, я задумалась: «Проблема в том, что это вошло в привычку. Я продолжаю выпивать, хотя боль о потере семьи притупилась. Сейчас текила помогает мне справиться со страхами, а иногда — и с чрезмерным напряжением. Опасность кроется не в том, что я хочу выпить, а в том, что мне необходимо выпить. И это настораживает».
— За разумное объяснение, — пробормотала я и, подняв стакан, залпом осушила его. Мне показалось, будто я проглотила огонь или по меньшей мере растворитель, даже глаза из орбит чуть не выскочили… но это было приятное ощущение. В удовольствии весь смысл.
«Хосе Куэрво, да, до-до-до, да-да», — тихонько напевала я. Собралась было выпить еще, но передумала, закрутила крышку, убрала бутылку в шкаф и сполоснула стакан, чтобы избавиться от запаха. «Слишком много опасных признаков: выпиваю одна, тайком… Ладно, пора смириться. По крайней мере у меня все под контролем. Надеюсь, когда контроль этот потеряю, хотя бы смогу себе в этом признаться».
Я задумалась на мгновение. «Почему повесть Сары так меня тронула? Какая необходимость сейчас обращаться к мистеру Куэрво? Да, история ужасная, но я и раньше подобное слышала. Не только слышала — пережила! Так почему именно история Сары поразила меня? Бонни догадалась об этом раньше: потому что Сара как Бонни, а Бонни как Сара. Бонни маленькая художница, а Сара писательница, обе потеряли родителей, и у обеих искалечены души. Если Сара обречена, не значит ли это, что Бонни тоже? Подобное сходство только разжигает мои страхи. Страх — вот с чем я боролась. Наш разговор с Элайной несколько уменьшил степень моего беспокойства о Бонни. Однако страх не просто беспокойство. Меня охватывает паника, я начинаю учащенно дышать, закрываюсь в ванной, сажусь на пол и, обняв колени, трясусь как в лихорадке. Посттравматический стресс — возможно, такой диагноз поставил бы психиатр. Думаю, я права. Впрочем, хватит об этом. Я обязательно справлюсь со страхом и, надеюсь, не причиню вреда Бонни».
Я давно поняла: в такие минуты надо отвлечься и подумать о посторонних вещах. Но мысль, пришедшая мне в голову в тот момент, вряд ли могла быть полезной: «Раз2трислезыу3».
«Почему, Мэт? Почему я примирилась с потерей Алексы, но не могу примириться с потерей тебя? Почему я не в состоянии тебя забыть?»
Он покачал головой.
«Потому, что ты — это ты. Тебе нужно знать. Ты так устроена, так тебя создал Бог или кто-то еще».
Конечно, Мэт прав. Тут и дневник Сары, и наш пароль, и будущее. Желание знать движет мной, заставляет идти вперед, преодолевая страх. Желание знать, как все закончится. Что будет с Бонни, с очередной жертвой… Да с чем угодно.
А как насчет моей собственной истории? Квонтико — еще одна щекотливая тема. Стоило подумать — и она возникла передо мной… в образе слона с мудрыми печальными глазами. Поглаживая его серую шкуру, я вдруг осознала, что на самом деле волнуюсь из-за другого, а именно: тема эта беспокоит меня меньше, чем следовало бы.