Ник ревнует жену своего друга, которая пользуется такой популярностью в Стокгольме. У посольских чиновников. У шведов. В общем-то она вовсе не кажется ему «несчастной» — здесь, за границей, она вовсе не кажется ему женой его друга. Приемы следуют за коктейлями, а за ними завтраки и даже бесконечно долгий изысканный ужин в резиденции посла. Ник редко остается наедине с Изабеллой, да и в таких случаях она непременно тащит за собой свою дочурку.
— Я хочу знать только одно, — спокойно говорит Ник. — Вы с Мори действительно разъезжаетесь?
— А зачем тебе это знать? — спрашивает Изабелла.
— Я приехал в такую даль, чтобы увидеть тебя, чтобы выяснить, — говорит Ник. — А ты относишься ко мне как к дерьму.
Изабелла поворачивает к нему прелестное лицо. Она явно удивлена, а в душе — ужасно довольна; она говорит с улыбкой:
— Я действительно так к тебе отношусь?
А ведь могла бы вспыхнуть страсть, мог бы возникнуть захватывающий роман, медовый месяц в Стокгольме под холодным солнцем Балтийского моря, но что-то не так.
Потому что рядом нет Мори?.. Нет Мори, который определял бы их отношения?
Изабелла не желает слушать жалобы Ника на его брак, Изабелла рассказывает, как она несколько дней тому назад ходила на балет — парижская труппа — с одним чиновником из шведского министерства культуры. Изабелла и Ник шагают по Юргордену, не видя его, они посещают зоопарк под открытым небом в Скансене — ради Кирстен. (И малышке нравится там — сначала. Но гготом она устает и начинает капризничать — маленькое ее личико пылает от досады.) Они напиваются в ресторанчике на берегу канала до того, что обоим становится чуть ли не весело. И трезвеют и холодеют от картин Мунка в галерее Тильска — от созерцания всех этих высоких, прелестных скелетоподобных женщин, которым Изабелла невольно завидует.
Ник выпивает уйму шведского пива в необыкновенно высоких стаканах. И слышит свой встревоженный голос:
— Ты не можешь его оставить! Ты погубишь его.
Изабелла заходит к Нику в «Гранд-отель» — однажды — и приводит с собой хнычущую Кирстен.
Их последний вечер вместе испорчен небольшой толпой демонстрантов — протестующих против войны во Вьетнаме, протестующих против Америки вообще, — которые собираются перед американским посольством. Ничего не происходит, никто не пострадал, но Нику от ярости становится почти физически плохо, как и некоторым другим американцам, работающим в посольстве.
— Мерзавцы, — бормочет он, — сволочи, да как они смеют — критиковать нас.
А потом, шесть лет спустя, после того как многое было между ними и многого не было, Изабелла мчится по автостраде, и Ник выговаривает ей за сумасбродство — за ее связь с Ди Пьеро: как она может вот так, походя, причинять людям боль?! Как она может ставить под угрозу свой брак, своих детей?! Изабелла молчит.
— И все ради чего, — презрительно произносит Ник, — не думаешь же ты, что Ди Пьеро будет тебе предан…
Изабелла прерывает его:
— «Будет мне предан»? Странный оборот речи.
— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду, — говорит Ник.
— А ты будешь мне предан? — смеется Изабелла.
Они встретились пообедать впервые за много недель; они основательно выпили, и были, как всегда, невольные — а может быть, непременные? — минуты отчаяния, нежности и восторга. Но сейчас день уже клонится к вечеру, и над ними поистине зловещее, хмурое небо конца зимы. Изабелла жмет на газ, и Ник говорит, чтобы она перестала вести себя как идиотка, а Изабелла кричит, чтобы он оставил ее в покое, просто оставил в покое — и все, да как он смеет поучать ее, говорить, как она должна строить свою жизнь… свой брак.
Он пытается успокоить ее, обнимает за плечи. Она отпихивает его — разъяренная, всхлипывающая как девчонка. Такое между ними бывает, это не что-то совсем уж необычное, но тут машина внезапно теряет управление, идет юзом и боком ударяется о бетонный барьер разделения посредине автострады; Изабелла вскрикивает, а Ника швыряет вперед на ветровое стекло, о которое он ударяется лбом — по счастью, не слишком сильно: стекло не разбилось, голова не проломлена.
Машина стоит. Изабелла рыдает. Ник молчит, белый как полотно, потирает лоб, ошалело моргает.
Машина стоит, но транспорт по-прежнему мчится по автостраде.
— Боже мой! — шепчет Изабелла.
Десять секунд, двадцать, тридцать.
Изабелла не смотрит на Ника, и через какое-то время Ник берет ее руку и сжимает холодные влажные пальцы.
— Великий Боже, — произносит Изабелла. — Я же чуть не убила тебя.
Они робко смотрят друг на друга. У Ника по лбу течет кровь.
Помолчав, Ник говорит:
— Мне надо бежать. Нельзя, чтобы меня застали здесь с тобой.
— Да, — еле слышно бормочет Изабелла.
Мимо мчатся машины — огромные грохочущие грузовики с прицепом, городские автобусы, легковые автомобили. Взгляд Изабеллы прикован к зеркальцу заднего вида. Полицейская машина? Уже?
— Мне надо бежать, — говорит Ник, — ты в порядке?..
— Да, — говорит Изабелла.
Но он по-прежнему не двигается. Они сидят рядом, ошарашенные, уставясь на барьер разделения и на поток машин, в полной прострации, в пустоте. Снова Изабелле кажется, что она видит полицейскую машину, снова она ошиблась.
— Если газеты напечатают… Если Мори… — Да…
— Мне надо бежать…
— Да… ты должен спешить…
Ник обнимает Изабеллу и внезапно, в отчаянии, утыкается в нее головой, целует в горло, в губы, прижимается горячим, влажным от пота лицом к ее груди, затем усилием воли отстраняется от нее, открывает дверцу, говорит:
— Я должен удирать… с тобой будет все в порядке?.. Полиция явится с минуты на минуту.
— Да, — говорит Изабелла. — Будь осторожен.
— С тобой действительно все в порядке?
— Конечно, да, давай же… беги.
Он вылезает из машины и бежит назад вдоль барьера посредине шоссе; Изабелла какое-то время наблюдает за ним в зеркальце заднего вида, потом замечает, что на лице у нее кровь, и вытирает ее влажной бумажной салфеткой; она всецело поглощена этим занятием, когда подъезжает полиция.
И наконец в последний раз — через двенадцать дней после похорон Мори.
Когда неловкое прикосновение Ника к руке Изабеллы вызывает у нее ощущение, будто он провел теркой, а у Ника свербит кожа от волос Изабеллы, упавших ему на щеку.
Озадаченные, они отстраняются друг от друга. Но пальцы Ника действительно причинили Изабелле боль: на руке у нее остались красные следы; а у него слегка чешется кожа в том месте, где щеки коснулись ее волосы.
— Это мы натворили, — шепчет Изабелла, — мы убили его, мы будем наказаны.