Я не стану спрашивать про вас и Изабеллу… это было бы дурным вкусом — сейчас. И это не имеет отношения к рассматриваемой проблеме.
(Странно, что она не вспомнила про Ди Пьеро, когда с ней был Оуэн. В ту субботу. Когда они гуляли вдоль реки. Ветер, высоко в небе бегут облака, крики птиц, Оуэн не верит, Оуэн злится. И их объятие — под конец. И как они плакали вместе. Под конец. Потому что он, безусловно, знал; он знал; он знал, кто убийцы и что надо делать. Но вот о Ди Пьеро Кирстен подумала в тот день лишь позже, когда Оуэн уже уехал. Вполне возможно, что он как раз тот, кто им нужен, он может знать все секреты той парочки, внезапно поняла она. Эта мысль пронзила ее, полоснула чудесным острием бритвы. Энтони Ди Пьеро! Конечно же. Милый Тони, друг ее мамочки. Бывший друг ее мамочки.)
Он действительно из королевского рода, этот Ди Пьеро? Когда-то он был помолвлен с итальянской княжной, дочерью потомка ломбардских королей. Но потом все разладилось — возможно, девица, как выяснилось впоследствии, оказалась недостаточно богата. Или Ди Пьеро оказался недостаточно красив.
— Я была бы вам так благодарна, — прошептала Кирстен. Вонзая ногти в ладони обеих рук. — Так бесконечно благодарна.
Ах ты мерзавец! Ах ты свинья!
(Он ведь не ответил ни на один из ее звонков. На восемь или десять звонков. И она в точности знала — так ей казалось — почему.)
Но в конце концов он согласился. Даже не потрудившись скрыть неохоту. Ибо, конечно… конечно… он очень занятой человек: собственно, послезавтра он улетает во Франкфурт. Тем не менее он согласился уделить ей приблизительно около часа. Устроить нечто вроде свидания. Тайной встречи.
«Вы обещаете, что не скажете Изабелле? — попросила его Кирстен. — Я хочу сказать, не позвоните ей, как только я повешу трубку?»
Он с минуту молчал. Она переполошилась, что отпугнула его.
Кирстен Хэллек, шалая девчонка, которая не умеет держать язык на привязи!
Кирстен, сучка, идиотка, которая все портит!
Ди Пьеро мягко произнес: «Но с какой стати я стану звонить Изабелле — что она для меня? Какое Изабелла имеет ко всему этому отношение?»
Кирстен дико захохотала: «О да да да. Никакого».
И вот сейчас, в джинсах и грязном красном свитере, с тяжелой кожаной сумкой через плечо, Кирстен стоит на дорожке, смотрит, облизывает губы, моргает, словно ослепленная солнцем. Даже самый безразличный прохожий, взглянув на нее, может подумать, что с ней что-то не так, что-то серьезно не так — иначе отчего бы девушке ее возраста стоять так странно, навытяжку? Молодая спина ее выгнута, напряженная, как тетива. Да она и сама как тетива, натянутая до предела. (Что у нее в этой кожаной сумке? Что так тянет ее вниз? Оружие? Пистолет?) Лоб ее был бы нежным и гладким, если бы она не морщила его; рот был бы красивым, если бы губы не застыли в нелепой кокетливой гримасе — то ли веселой, то ли исполненной ужаса.
«Мистер Ди Пьеро…»
«Тони».
Вишневые деревья вдоль дорожки отяжелели от белых цветов. Над головой тонкие ветки колеблет дыхание еле уловимого ветерка — крошечные зеленые почки, пронизанные солнечным светом, кажутся золотистыми. А на скамейке, поддерживаемая матерью, топочет малышка и весело щебечет, словно это первый день творения… Но все это не для Кирстен. Она слепа ко всему, кроме мужчины, который стоит неподалеку, в бежевом твидовом пиджаке.
Сердце у нее почему-то колотится. Ведь он же не из убийц… он не играет такой существенной роли в ее жизни.
(«Но где ты возьмешь пистолет? — прозорливо спросил ее Оуэн. Даже несмотря на волнение, несмотря на отвращение, которое она вызывает у него, он знал, какие надо задавать вопросы. — Ты — и пистолет! И как ты сумеешь оказаться с Ником наедине? Он ведь больше не наш «дядя Ник»…» — Сделал несколько шагов в сторону от Кирстен, посмотрел на нее и захохотал. Глаза его наполнились слезами. Он зашатался как пьяный. Должно быть, от ветра, от плеска мелкой серой волны, от птичьего крика. «Не сумеешь ты это сделать, — сказал он. — Мы не сумеем. Это невозможно».)
По телефону Энтони Ди Пьеро пробормотал, словно бы в замешательстве: «Твой отец… жаль, что так получилось. Не следовало ему впадать в такое отчаяние».
Кирстен, вцепившись в трубку, представила себе его глаза с набрякшими веками, настороженное выражение лица. Хотя слова звучали достаточно искренне. (Ди Пьеро был из тех, чьи телефонные разговоры вполне могли подслушивать.)
«Не следовало ему впадать в отчаяние из-за такого пустяка».
— …В отчаяние?! — шепотом повторила Кирстен.
Существенно, не так ли, то, что Ди Пьеро не пригласил ее ни к себе домой, ни в свою контору на Уолл-стрит; он даже не предложил ей встретиться в холле какой-нибудь гостиницы или в ресторане. Они встречаются в парке, на нейтральной территории. Свидание, цинично думает Кирстен. Тайное рандеву… Но вообще-то нельзя винить беднягу: прошло три года, с тех пор как он в последний раз видел ее. (В июне он был за океаном и не присутствовал в Вашингтоне на похоронах Мори.) Конечно, о Хэллеках было много разговоров: как стоически переносила все Изабелла — шок, последовавший за известием о смерти, омерзительную шумиху в прессе, унизительные открытия, ну а дети — мальчик Оуэн и девочка, как же ее зовут?., странная такая, неуравновешенная… Кирстен.
«Я хочу вас видеть», — сказала Кирстен.
«Вот как», — сказал Ди Пьеро.
«Все, что вы сможете мне рассказать, любую мелочь, какую вы сможете мне рассказать, — прошептала Кирстен, — я была бы так благодарна… Обещаю, что не буду плакать».
И вот теперь он стоит совсем рядом и ждет ее. Поставив ногу на скамейку, упершись локтем в колено. Ждет. За его спиной торчит из земли огромный камень, обезображенный белой краской из распылителя. Мужчина и женщина с малышкой уходят. Кирстен медлит, продолжая смотреть на Ди Пьеро. Ей действительно грустно; она стесняется, не верит больше в свою внешность. За эти месяцы тело ее стало плоским, маленькие груди почти исчезли, нарушился ее женский цикл, — лежит без сна и снова и снова видит, как автомобиль погружается в топь, тинистая вода вздымается, вот она уже подобралась к светлым волосам отца — Кирстен в таком плену у всего этого, что у нее нет времени быть женщиной.
«Пожалуйста, встретьтесь со мной, — молила она. — Всего на час».
«Хорошо, — осторожно произнес Ди Пьеро. — Но я не понимаю, чего ты от меня хочешь».
И вот она подходит к нему, стараясь держаться как можно непринужденнее. Она не спешит, но и не тянет время. Он может заметить, как неестественно прямо она идет. Как напряжена ее тонкая шея. Как рука впилась в ремень сумки. (Что там у нее? Сумка на вид такая тяжелая.)
«Я не понимаю, чего ты от меня хочешь», — сказал Ди Пьеро, и сейчас она чувствует его раздражение. Глаза ее тогда были плотно зажмурены, телефонная трубка прижата к щеке. В рождественские каникулы она обследовала письменный столик матери, стоящий в светлой, полной воздуха нише материнской спальни, и обнаружила три номера телефона Ди Пьеро — все три она переписала. Таким образом она добралась до его норы. Ему не увильнуть от нее. Он должен ехать во Франкфурт, потом — в середине мая — в Токио… Ему не увильнуть от нее, право же, не сможет он сказать «нет».