Лорд Шоу произвел огромное впечатление на своих хозяев, включая горячего сторонника реформ, мэра Нью-Йорка Уильяма Джея Гейнора, как приятный, скромный джентльмен с тихим голосом; ему было хорошо за шестьдесят, но он кипел молодой энергией; седовласый, гладко выбритый, чуть глуховатый на одно ухо; как многие англичане, даже богатые и из знатных семей, он был склонен небрежно или по крайней мере безразлично относиться к своему внешнему вилу, словно — если не говорить о духовном идеализме — такие вещи, как свежее белье, чистые ногти или выбор между серым твидом и коричневым габардином, имели для него очень мало значения. Дамы находили лорда Шоу «забавным» или «чудаком, хотя и очаровательным». На званом ужине у мэра Гейнора англичанин ел весьма умеренно и не пил вовсе; с оппонентами в споры не вступал; несмотря на твердость убеждений, никогда не говорил безапелляционно; и вел себя, как признали даже херстовские газеты, как истинный английский джентльмен, а не как публичный американский политик, в котором ревностная добродетель легко может соседствовать с крикливым эгоизмом.
Хотя, по слухам, лорд Шоу был чрезвычайно богат, он путешествовал в сопровождении единственного слуги-индуса, секретаря и камердинера в одном лице, не старше двадцати пяти лет (грациозного молодого человека из Калькутты, получившего образование в Кембридже за счет лорда Шоу), с которым лорд обращался скорее как с компаньоном, чем как с наемным служащим. Он заранее предупредил также, что предпочитает останавливаться в скромных, а не роскошных отелях, где хозяева поначалу предполагали зарезервировать ему апартаменты. Прибыв на Манхэттен, он за несколько дней покорил сердца тех, кто протестовал против его приезда, подробно изложив перед ними свою новую философию реформ, которая состояла в том, чтобы, начиная одновременно сверху и снизу, радикально перестроить условия содержания в тюрьмах, отменить смертную казнь и так далее, а также значительно увеличить жалованье, условия жизни, льготы, оплату рабочих дней, пропущенных по болезни, пенсии и тому подобное служащим тюрем.
— Ибо это позор, — заявил лорд Шоу жадно слушавшей его аудитории, — что люди, которые отдают все свои силы — а нередко и жизни — тяжелой работе в тюрьмах, игнорируются обществом и ставятся чуть ли не на одну доску с заключенными, которым они «служат».
Лорд Шоу был также убежден (и это особо обратило на себя внимание мэра Гейнора и его помощников), что и выборные, и назначаемые чиновники должны получать плату, соотносимую с самыми высокооплачиваемыми представителями бизнеса, ибо тогда у них будет стимул оставаться в политике и служить общественному благу, а не искать более доходного поля деятельности. А что самое важное — они будут застрахованы от взяточничества и коррупции, этого бича («не знаю, как в Америке, но в Англии-то уж точно») всех властей.
Спрошенный, откуда брать деньги на столь щедрые жалованья, лорд Шоу, не задумываясь, ответил: из налогов.
Соединенные Штаты, в конце концов, — богатейшая страна мира, богатые здесь — богаты экстравагантно. Читал же лорд Шоу — с отвращением, — что в Филадельфии существует огромное поместье, обслуживаемое девятью десятками слуг, хозяин которого обладает несметными богатствами — одно серебряное блюдо в его поместье стоит пять миллионов долларов; и что в доме Вандербильтов на Пятой авеню собраны предметы искусства, которые оцениваются в сто миллионов долларов! Богатых граждан Америки следует обложить безжалостно высокими налогами, и сделать это нужно как можно скорее, пока народ не сверг правительство; а распределять сборы от налогов необходимо между теми, кто хорошо проявил себя на поприще служения обществу.
— Берите у богатых и отдавайте политикам, ибо они и только они принимают близко к сердцу общественное благосостояние, — говорил лорд Шоу, и его английский акцент становился все очевиднее, а на щеках расцветал румянец негодования.
Удивительно ли, что этот английский джентльмен немедленно снискал восхищение своих хозяев, был объявлен истинным аристократом, презирающим материальные блага, чуть ли не причислен к лику святых, и перед ним открылись двери всех тюрем и прочих исправительных заведений, какие он только пожелал посетить в течение своего трехнедельного визита в страну?
Программа пребывания лорда Шоу была приятно насыщенной.
На острове Блэквелла ему и его молодому слуге-индусу позволили посетить отделение для душевнобольных тюремной больницы и побеседовать с теми пациентами, безопасность общения с которыми была гарантирована; в экспериментальной тюрьме «Черри-Хилл» им предоставили исключительную возможность поговорить с несколькими осужденными на длительные сроки заключенными в их одиночных камерах наедине, без сопровождения бейлифа или надзирателя. В Трентоне, в «Стене», признанной самым мрачным исправительным заведением штата, они были с исключительным радушием приняты начальником тюрьмы, наслышанным о радикальных реформистских идеях лорда Шоу и пожелавшим непременно пригласить его с секретарем-камердинером к себе на ужин, чтобы обсудить интересующие их всех вопросы в более приватной обстановке. (Потому что к тому времени, к середине мая, стало известно, что лорд Шоу намеревается написать серию статей о своем визите в Америку, обратив особое внимание на те тюрьмы и тех представителей тюремных администраций, которые в первую очередь заслуживают финансовых пожертвований.)
Казни в трентонской тюрьме проводились регулярно, и лорду Шоу охотно позволили познакомиться с палачом, тюремным врачом, тюремным священником и тому подобными служащими; осмотреть виселицу и сколь угодно долго беседовать с приговоренными к смерти несчастными, коих в настоящий момент здесь было семь человек в возрасте приблизительно от двадцати пяти до шестидесяти двух лет. Лорду Шоу сообщили, что следующая казнь состоится 29 мая: будет повешен некто Кристофер Шенлихт, осужденный за убийство своей любовницы.
Некоторые смертники, как выяснилось, были совершенно безумны, что вызвало яростный протест со стороны лорда Шоу, поскольку он считал варварством казнить сумасшедшего. Однако начальник тюрьмы ответил просто: в момент совершения преступления эти люди не были безумны — они сошли с ума потом.
Что касается юноши Кристофера Шенлихта, лорд Шоу нерешительно поинтересовался:
— Выказывает ли парень признаки раскаяния?
Начальник тюрьмы ответил:
— Ни малейших, сэр. И никакого страха перед тем, что ждет его впереди, в петле.
— А вполне ли он дееспособен? — озабоченно спросил лорд Шоу, глядя на заключенного сквозь решетку, на что начальник тюрьмы, жестоко рассмеявшись и не принимая во внимание тот факт, что заключенный слышит его, заявил:
— Дееспособен настолько, насколько ему будет нужно через двенадцать дней.
Из семи приговоренных к смерти узников лорд Шоу выбрал именно Шенлихта, чтобы побеседовать с ним.
Не возражает ли заключенный?
Нет, не возражает.
Не кажется ли, что заключенный хочет этого?
Нет, не кажется.
Итак, без лишних церемоний лорд Харбертон Шоу и его секретарь-индус были препровождены в промозглую одиночку молодого человека, и тяжелую дверь заперли за ними; и вот — так неожиданно, так легко — они наконец оказались наедине… Терстон Лихт, его отец и его брат Элайша. Несколько показавшихся нескончаемо долгими минут, пока не стихли шаги медленно удаляющегося охранника, они стояли молча.