Прошло уже много лет, однако в событиях того воскресного дня по-прежнему зияет черный провал.
Я помню, что предшествовало наступлению этой странной слепоты и что было потом. Смутно, правда, – так случается, когда мы вдруг просыпаемся в холодном поту среди ночи и, желая понять, что нас разбудило, пытаемся собрать воедино неясные, разрозненные образы привидевшегося нам неприятного сна. Обыкновенно восстановить в памяти во всей полноте тревожившую наше воображение картину не удается, но кое-что мы все-таки помним. Вот и я тоже – вижу перед собой черный провал пустоты и ощущаю всю его пугающую глубину. Я понимаю, это не просто черная прямоугольная штора, закрывшая от меня пространство. Заглянуть внутрь провала и увидеть, что там скрывается, мне не дано.
Этот черный прямоугольник раскалывает надвое не только тот злополучный июльский воскресный день 1969 года, но и все мое детство.
Если, разумеется, мое детство в тот самый день не закончилось.
Но откуда мне об этом знать, если я почти ничего не помню?
Мне было одиннадцать лет. И меня в первый раз – как потом выяснилось, и в последний – повезли во владения сводного брата моего отца, дяди Ребборна, взглянуть на его новый дом, а потом немного покататься на лодке по озеру Сент-Клер. Думаю, это произошло благодаря стараниям моей кузины Одри, которая относилась ко мне как к сестре, хотя я редко ее видела. Однажды моя мать ровным, лишенным эмоций голосом сообщила, что ни у Одри, ни у Даррена нет друзей. Я спросила почему, и мать ответила, что просто нет – и все. Вот как в этом мире мы расплачиваемся за то, что слишком быстро вознеслись над другими.
Наше семейство много лет жило в Хэмтрэмке – пригороде Детройта. Дядя Ребборн тоже жил там до восемнадцати лет, но потом уехал. Через некоторое время он разбогател, став президентом компании «Ребборн авто сэпплай инкорпорейтед», женился на богатой женщине из Гросс-Пойнт и выстроил на берегу озера Сент-Клер большой красивый дом, о котором в нашей семье постоянно говорили, хотя никто его толком не видел. (Мои родители уж точно: они были слишком горды, чтобы ради этого пошевелить хотя бы пальцем. Поговаривали, правда, что некоторые наши родственники специально ездили в Гросс-Пойнт-Шорз поглазеть на розовый дом дяди Ребборна – пусть даже издали. Естественно, никто из них, не получив от дяди Ребборна приглашения, не отваживался звонить в железные ворота и созерцал только то, что открывалось взору со стороны дороги Буэна-Виста-драйв.)
Дядюшка Ребборн, которого я совсем не знала, уехал из Хэмтрэмка и больше никогда там не показывался, поскольку, как у нас говорили, детство, проведенное в пригороде, он ненавидел, а семейство свое презирал. Отношение родственников к дядюшке в значительной степени определялось ревностью и завистью. Но все они втайне надеялись, что он когда-нибудь о них вспомнит и предложит вкусить от его жирного пирога. Подумать только, свой миллионер в семействе! Они постоянно напоминали ему о своем существовании: посылали визитные карточки и приглашения на свадьбу, сообщали о рождении младенцев, крещении и конфирмации. Ему даже телеграммы отправляли: телефона дяди Ребборна в справочнике не было, и дядины братья этого номера не знали.
Мрачным низким голосом, от которого у домашних обыкновенно начинало сосать под ложечкой, мой отец произнес, что если дяде Ребборну угодно замкнуться в своем кругу, значит, так тому и быть и дядину позицию надо уважить. Но и мы тогда тоже замкнемся – в своем кругу.
А потом совершенно неожиданно позвонила тетя Элинор и пригласила меня в гости.
Мать, которая взяла трубку, беседовала с Элинор и договаривалась с ней о поездке, не хотела, чтобы я оставалась у дяди Ребборна на ночь. Это предложение высказала тетя Элинор, поскольку ехать мне предстояло довольно долго – от сорока пяти минут до часа. А еще она добавила, что, если я не останусь, Одри будет разочарована. Но мать сказала «нет», и разговор закончился.
Как хорошо я помню тот воскресный день! Дядя Ребборн, тетя Элинор, Одри и Даррен приехали за мной в принадлежавшем дяде Ребборну черном сверкающем автомобиле «линкольн-континентал», который, подобно катафалку, медленно катил вверх по нашей застроенной деревянными домишками улице, магнитом притягивая к себе взгляды соседей. Отец ушел. Сказал, что не станет бродить все утро вокруг дома, как будто ему не терпится сказать своему сводному брату «привет» и пожать ему руку. Но мама была со мной – стояла у входной двери, дожидаясь, когда дядя Ребборн подъедет. Поговорить с Ребборнами маме так и не удалось, поскольку дядя в ознаменование своего прибытия просто-напросто нажал на клаксон, а тетя Элинор, хотя улыбалась и махала нам из окошка автомобиля, из салона так и не вышла. Она даже жестом не предложила матери подойти ближе и перемолвиться с ней хотя бы словом. Я что было сил припустила к машине – мне с ужасающей отчетливостью вдруг представилось, что дядя Ребборн сию минуту уедет, оставив меня в Хэмтрэмке, – и торопливо вскарабкалась на заднее сиденье, чтобы оказаться рядом с Одри.
– Давай залезай скорее, день-то не резиновый, – улыбнулся дядя Ребборн. Его голос был исполнен грубоватого юмора, так некоторые взрослые разговаривают с детьми, желая показать, что они свои в доску.
Тетя Элинор, повернув ко мне голову, приветствовала меня замороженной улыбкой, после чего прижала палец к губам, давая понять, что отвечать на слова дяди Ребборна не обязательно и лучше всего промолчать. Разумеется, я промолчала, хотя и была взволнована до крайности перспективой поездки в таком роскошном автомобиле и сердце у меня колотилось как сумасшедшее!
До чего восхитительным показалось мне путешествие из нашего пригородного поселка до Детройта! На улицах было полно чернокожих, которые, увидев сверкающий «линкольн-континентал» дяди Ребборна, открывали от изумления рты и замирали на месте как пораженные громом. Выехав из Детройта, мы промчались по шоссе Аутер-драйв, свернули на дорогу Эйт-Майл-роуд и покатили к югу, направляясь к озеру Сент-Клер, где я ни разу в жизни не бывала. Когда мы свернули на шоссе Лейкшор-драйв, ведущее к озеру, -передо мной открылось такое великолепие, что я глазам своим не верила. Я, прильнув лицом к окошку машины, впитывала взглядом всю эту красоту и благодать. Какие здесь были роскошные виллы, прятавшиеся среди яркой зелени на вершинах холмов, окружавших озеро! Какой удивительный вокруг был простор, какое высокое небо! (В небе над Хэмтрэмком день и ночь висели низкие, тяжелые облака, серые, как застиранное белье.) Само озеро Сент-Клер имело насыщенный голубовато-зеленый цвет и выглядело как нарисованное. Когда мы подъезжали к озеру, дядя Ребборн, тыча пальцем в виллы богатых и знаменитых, отрывисто говорил:
– Форд – Додж – Фишер – Вильсон.
Это только то, что я запомнила – тетя же Элинор сопровождала каждое слово мужа кивком, бормоча себе под нос. Мы, дети, Одри, Даррен и я, сидели на заднем сиденье и молча смотрели на пролетавшие мимо изумительные постройки и виды. Я была немного обижена на Одри, поскольку она сидела рядом со мной тихо как мышка и на мое присутствие никак не реагировала. Потом до меня дошло, что дядя Ребборн, делая свои замечания по поводу увиденного, обращается ко всем сидящим в машине и Одри не хочет, чтобы он подумал, будто это ей неинтересно. От Даррена я тоже не услышала ни единого слова.