Наверху находился скудно обставленный чердак, узкий, словно туннель, и единственным обитаемым пространством была моя комната. Потолок, трещины в котором наспех залепили изоляционной лентой, был настолько низок, что выпрямиться в полный рост я могла, только стоя в центре. Деревянный пол – обшарпанные голые доски, лишь возле постели лежал маленький тряпичный коврик, который пожертвовала мне тетя. Сама постель – тоже дар тети – представляла собой диван, обитый грязно-коричневой ворсистой и колючей тканью, причем эти колючки проникали даже сквозь простыню и вонзались в кожу. Зато это была моя собственная постель, а прежде собственной постели у меня не было. И своей комнаты, дверь которой можно было закрыть, тоже никогда не было, пусть даже дверь на чердак и не запиралась.
К полуночи буран выдохся, аллея у дома превратилась в сплошные снежные дюны. Кругом, куда ни глянь, снег! Поблескивает, словно слюда, в лунном свете. А сама луна – как человеческое лицо, круглое, с немного искаженными чертами – висит на фоне черного, как вода в колодце, странно беззвездного неба. Снегу навалило просто жуть, ничего подобного прежде не видела, он громоздился пирамидой, вершина которой почти доставала до крыши под моим окном. Тетя с мужем давно улеглись спать, и меня вдруг посетила смелая мысль: я могу убежать, и никто-никто меня не хватится.
По Гурон-стрит приближалась снегоуборочная машина, над кабиной мерцала красная мигалка; а вообще-то машин на улице было совсем мало, и двигались они страшно медленно, включив фары дальнего света, и почему-то напоминали раненых животных. Но вдруг я заметила совсем маленький автомобильчик какой-то чудной формы, он старался припарковаться при въезде на аллею. А потом разглядела и вылезавшего из нее водителя, длинноногого мужчину в куртке с капюшоном. К моему изумлению, он начал пробираться сквозь сугробы на аллее, а потом, подойдя к дому, поднял голову и начал всматриваться в мое окно. Изо рта у него валил пар. Кто? Кто он такой? Неужели мистер Лейси, мой учитель по алгебре?…
К Валентинову дню я приготовила целых восемь поздравительных открыток-«валентинок» из плотной красной бумаги с белым бумажным кружевом по краям. Сама вырезала, раскрасила и написала. И еще запасла для них восемь конвертов, на которых нарисовала красными чернилами сердечки. Но «валентинка» для мистера Лейси была истинным шедевром – самая большая, самая нарядная из всех. На ней красовалась целая цепочка сердечек, а посередине – штурвал и компас, напоминающие геометрические фигуры в трех измерениях. И еще – аккуратно выведенная черными чернилами надпись: «С ДНЕМ СВЯТОГО ВАЛЕНТИНА!» Нет, конечно, я не подписала ни одной открытки. А после уроков тайком рассовала их по ящикам других девочек и мальчиков; открытку же для мистера Лейси сунула ему в стол. И еще внушила себе, что не стоит расстраиваться, если в ответ я сама не получу ни единой «валентинки», ни одной даже самой простенькой открытки в этот замечательный день. Так, собственно, и вышло. В конце школьного дня я отправилась домой без единой открытки и ничуть не расстроилась, нет, честно, просто ни капельки!
Похоже, мистер Лейси узнал меня в окне, ведь я стояла прямо перед ним, растопырив пальцы на стекле, а между ними красовалась моя бледная изумленная физиономия. И начал подниматься по огромному сугробу, который доставал чуть ли не до крыши! Он двигался уверенно и непринужденно, словно это был самый естественный на свете поступок. Я была настолько удивлена, что даже забыла испугаться и смутиться – ведь мой учитель никогда еще не видел меня в стареньком свитере брата, который был велик на несколько размеров, мало того, весь испачкан масляными пятнами. А скоро он увидит и мою убогую маленькую комнатку, точнее, даже не комнатку, а всего лишь часть практически необитаемого чердака. Поднимется сюда и сразу догадается, что это я была автором «валентинки» в конверте с надписью «МИСТЕРУ ЛЕЙСИ», которую воровато, даже не подписав, сунула ему в стол. Сразу поймет, кто это сделал и как отчаянно я хочу любви.
Оказавшись на пологой крыше, мистер Лейси начал осторожно подбираться к моему окну. Кровельная дранка была покрыта снегом и скользила под ногами. По школе ходили слухи, что мистер Лейси замечательно катался на лыжах и коньках, хотя, длинный и худощавый, он мало походил на заядлого спортсмена. В классе во время урока он порой впадал в задумчивость на середине фразы или уравнения, которое выводил мелом на доске, будто его собственные мысли казались ему куда важнее занятий по алгебре в десятом классе средней школы имени Томаса И. Дьюи, одной из беднейших школ города.
Однако теперь он держался очень уверенно, и движения его были быстрыми и ловкими – ну точно как у горного козла. И вот он подполз к моему окну и попытался приподнять раму. Эрин? Давай же, поскорее!
Я стала дергать раму изнутри, но она, похоже, вмерзла в лед и никак не хотела поддаваться, потому что окно уже несколько недель не открывали. К счастью, к этому времени я успела натянуть вязаные слаксы и обмотать вокруг шеи серебристое с малиновой ниткой кашне – подарок мамы на Рождество два или три года назад. Ни пальто, ни куртки в моей комнате не было, а спускаться за ними к шкафу в прихожей я не решилась. Я была страшно возбуждена, запыхалась и, кусая нижнюю губу, все дергала эту проклятую раму, и вот наконец она подалась, поползла вверх, а в лицо ударила волна холодного воздуха, словно мне с размаху влепили пощечину. А в ушах эхом отдавались слова мистера Лейси: Скорее! Скорее! Нельзя терять ни секунды! В той же насмешливой манере он обращался к классу, давая понять, что пора приступать к делу. И вот без каких-либо колебаний он ухватил меня за руки – только тут я заметила, что на мне белые варежки из ангоры, которые бабушка связала мне давным-давно, а я-то думала, что они сгорели при пожаре! – и рывком вытащил меня на крышу.
Затем мистер Лейси подвел меня к краю крыши, к высоченному сугробу, и начал спускаться, подталкивая меня и стараясь ступать в оставленные им следы, там, где снег немного уплотнился. Ощущение было такое, будто мы с ним спускаемся по огромной белой лестнице. Снег был изумительно свежий, легкий, взлетал, как облачко пудры при малейшем прикосновении или выдохе, сверкал еще ярче, чем казалось из окна, и можно было рассмотреть отдельные снежинки удивительно правильной геометрической формы, в которых вспыхивали миниатюрные искорки пламени.
Э-рин, Э-рин, теперь собери все свое мужество. Слышала ли я эти слова или только показалось, не знаю. Но оба мы вдруг оказались внизу, и у въезда на аллею стоял «фольксваген» мистера Лейси с включенными фарами, похожими на кошачьи глаза, и с завитками выхлопных газов вместо хвоста. Сколько раз я исподтишка разглядывала эту смешную машину, напоминавшую по форме банку сардин, с черным капотом в пятнышках ржавчины. На этой машине мистер Лейси въезжал на стоянку у школы каждое утро между 8.25 и 8.35. И сколько раз при этом я вздрагивала и испуганно оборачивалась, опасаясь, что он вдруг застигнет меня за этим занятием. Теперь же, совершенно смущенная и сбитая с толку, я стояла в узком проходе между домами по Гурон-стрит и с изумлением видела, как изменился город, чувствовала, как холоден воздух, так и вонзается в легкие, словно нож. Потом нерешительно обернулась и взглянула на дом. А если тетя вдруг проснется и обнаружит, что меня нет, что тогда будет?… – А мистер Лейси все поторапливал: Идем же, Эрин, быстрее! Откуда ей знать, что тебя нет. Или же он сказал: Ей плевать, что тебя нет. Не так давно на уроке алгебры я написала на полях учебника: