— Ты, козел, а ну давай отсюда! Не х…а тут! Проскурин покачнулся, уперся рукой в стену, с деланным испугом взглянул на обладателя мощных бицепсов. И едва не рассмеялся. Мальчишка ведь, совсем пацан. Лет девятнадцать, наверное, не больше.
— Все, все, командир. Уже ухожу, — бормотнул он, пьяно сбившись, сделал вид, что застегивает штаны, и нетвердой походочкой побрел через арку. Здоровяк еще некоторое время смотрел ему вслед, затем повернулся и пошел к подъездам.
Оказавшись у ограды больницы, Проскурин вздохнул и покачал головой. «Надо же, — подумалось ему, — скоро от собственной тени шарахаться начну. В самом деле, нельзя же подозревать всех плечистых. Сейчас каждый второй таскается в „качалки“, мышцы наращивают. Ну, пронесло, и ладно». Обогнув стальной, пиками, забор, он нырнул в узкую, гостеприимно распахнутую калитку и быстро зашагал к освещенным корпусам. Во дворе стояли машины, сновали медики, молодой мужик, наверное, врач, орал на приземистого разбитного шофера, а тот, поблескивая в полумраке золотой фиксой, оправдывался, тоже давя на горло. Кричал, что он один и санитар один, а вызовов за вечер пятнадцать штук, а старик совсем доходяга, еле на ладан дышит, может и подождать. Мимо к воротам прошагала молодая пара с пустыми сумками. Проскурин дошел по аллее до главного входа в травматологический корпус, свернул направо, нырнул в двери приемного покоя и тут же увидел давешнего врача. «Чехова». Тот беседовал с худым затурканным санитаром. Заметив Проскурина, доктор что-то быстро сказал собеседнику и подошел к фээскашнику.
— Добрый вечер, товарищ майор, — произнес он и усмехнулся.
— А он добрый? — поинтересовался Проскурин.
— Добрый, добрый. Видите, дежурство сдал.
— Ну, тогда действительно добрый. — Проскурин усмехнулся в ответ. — Как мой раненый поживает?
— Нормально поживает, в себя приходит. Неделька, и будет как новенький бегать.
— Ну и ладушки. Он где?
— На четвертом этаже, в двенадцатом боксе. Только вы пальто снимите. Больница все-таки. А я вам халат дам.
— Ну, халат, я думаю, мне и в ординаторской могут дать. — Проскурин улыбнулся.
— Это как сказать, — заметил врач. — Вполне могут и не дать. Так что лучше уж я дам. Пальто, кстати, тоже можете в кабинете оставить. Я предупрежу сменщика.
— Хорошо. А днем никто о раненых не спрашивал?
— Мне-то откуда знать? — «Чехов» пожал плечами. — Если и спрашивали, то в справочной, но там все равно ничего не скажут. Мы информацию о вашем приятеле в общую справочную не давали.
— Вот и чудненько. — Проскурин улыбнулся. — Завтра тоже вы дежурите?
— Завтра я в ночь, так что увидимся еще. Может быть, днем заскочу.
— Хорошо. Майор поднялся на четвертый этаж и оказался в просторном холле. На вопросительный взгляд медсестры махнул рукой:
— Я в двенадцатый бокс.
— Вы к кому, товарищ? — поднялась она. — Время посещений уже давно закончилось.
— Девушка, — Проскурин продемонстрировал удостоверение, — я же вам сказал: в двенадцатый бокс. Та, даже не взглянув на удостоверение, дернула плечом.
— Пожалуйста, проходите, — сказала она с абсолютным безразличием. Проскурин понял, что, если бы вместо него сюда пришли убийцы, она пропустила бы их точно так же, даже не заглянув в документы. Ладно, разберемся. Он прошел мимо пахучей столовой, из которой очень уж специфично тянуло смесью пайковой госпитальной снеди и лекарств — запах, присущий только больницам; мимо палат, за дверью одной из которых работал телевизор; мимо ординаторской и пожарного выхода. Справа остались перевязочная, ванная, затем, похоже, туалет, потом еще пара каких-то дверей, опять же без номеров и пояснительных табличек, а следом стеклянная, довольно опрятная, с надписью: «БОКС № 12». Проскурин постучал, и тут же из-за дверей донеслось:
— Ну заходи, заходи, чего стоишь-то? Майор толкнул дверь и вошел. Алексей полулежал на койке, почитывая старый номер «Юности». Увидев входящего Проскурина, он улыбнулся.
— Ну, как успехи, мил человек? Проскурин неожиданно для самого себя улыбнулся в ответ.
— Нормально. А что не спрашиваешь-то, кто идет? Вдруг бы твой капитан пожаловал?
— Ха! Я ведь не дома за семью замками. Капитан стучать не стал бы. А таких вежливых, как ты, в этой больнице вообще нет. Кому стучать-то?
— Ну, ясно. Хорошо мыслишь, дельно. — Проскурин придвинул больничный стул, присел, поправил халат. — Как чувствуешь себя?
— Ничего, сносно. Лучше, чем утром. Хоть температуру сбили, да и мутит меньше.
— Доктор сказал, что кровь тебе переливать не надо. Напугала меня аптекарша.
— Я знаю, — кивнул Алексей. — Они меня тут затретировали совсем своими уколами. Чувствую, что, когда выйду, смогу этим самым местом кирпичи ломать.
— Все равно, рад за тебя. Разузнал я кое-что. И про тебя, и про себя. Много нового, интересного. — Проскурин в двух словах обрисовал ситуацию. Алексей посерьезнел.
— Ну надо же. А я-то думал, чего Поручик так орет? Смотрел, смотрел, ракет не видно, а это, оказывается, я его сбил.
— Мало того, ты еще и двух милиционеров застрелил, а третьего ранил. Опознал он тебя.
— Ну понятно. Меня бы так напугали, я бы и архангела среди чертей опознал, — вздохнул Алексей. — Ну и что делать думаешь?
— А что делать? Честно говоря, произошло именно то, чего я и боялся. Влипли мы с тобой по самые уши. Историю они, конечно, выдумали красивую. На слово тебе никто не поверит. Правда, существует полетная карта, и, я думаю, при случае мы ею воспользуемся. Ведь не сам же ты эту карту нарисовал. Наверняка тебе ее вручили в торжественной обстановке. И печать на ней, и подпись. Алексей кивнул.
— Это единственное доказательство, которое у нас имеется. Проскурин подумал секунду.
— Вот чего я боюсь, так это того, что выйдем мы на честного человека, примерно такого же, как я. — Проскурин снова усмехнулся. — Он нам поверит, затем придет толстый дяденька в погонах с большими звездочками, возьмет полистать твое дело, — ему ведь не откажешь, — а потом раз — фокус! Была полетная карта — не стало полетной карты. Аплодисменты.
— Что значит — не стало? — не понял Алексей. — Куда же она денется?
— Ну и телок ты, Семенов Алексей Николаевич. Исчезнет твоя карта. Исчезнет, и все. Как Поручик. Где он? Был и нету. Потеряют или еще что-нибудь, а потом скажут, что ее и вовсе не было. И все наши с тобой доказательства рассыплются как карточный домик. Ты, я думаю, получишь пятнашку, это в лучшем случае. В худшем — вышку. А я… Мне полегче будет. Я лет на восемь-десять поеду лес валить. Если, конечно, нам обоим посчастливится в живых остаться. Алексей посмотрел на него и хмыкнул.
— Очень весело. Прямо умереть можно со смеху.
— А что теперь-то грустить? — В голосе Проскурина слышалась злая, немного натянутая веселость. — Сейчас действовать надо, а грустить будем потом.