Вулямирский неизменно молчал, однако в продолжение акта извергал водопады слез, кои, учитывая его утраты, ее трогали, но, принимая во внимание ее положение, ни в коей мере не смягчали ее ненависти. И так далее, и так далее. Что же, закон недвусмыслен: невозможно было судить ее как преступнику. Как бы кто ни горевал об убитом, она отбыла в Фэрли.
Джозеф, стараясь либо вычленить некую аналогию из вспенившей докторские губы истории, либо рассмеяться, если она заключала в себе юмор, попытался было задать вопрос, что ввиду его мимики и азарта доктора Майлза было воспринято как знак нетерпения, кое доктор Майлз ни под каким соусом не терпел в тех, до кого снизошел советом.
— Уделите мне еще чуточку внимания, сэр. Вы запросили моей оценки. Она отбыла, обрадовавшись решению суда и в убеждении, что королевская власть взяла ее под защиту. Лишь после этого представители Короны взломали шкаф в спальне убитого, врезанный в стену и скрытый за простым платяным шкафом. Мистер Бартон, не подскажете ли, что ждало их внутри? Нет? Четыре мундира российской армии различных полков, но одного и того же размера, принадлежавшие, естественно, убитому. Он вел какие-то жестокие игры с неприглядной и оттого незлобивой супругой, его дом — его крепость, безобидные игры, однако она помрачилась рассудком и, судя по всему, приняла игру за явь. Или, не исключено, она была смекалистой убийцей и ныне, взяв за основу безобидное времяпрепровождение, разыграла безумие, дабы уберечься от виселицы. Признаюсь, я и сам растерялся.
Ах, Бартон! Вы краснеете? Я еще могу понять гмыканье и эканье касательно вашей супружеской ситуации, однако, сэр, мы пока только в самом начале пути. Взлелеянный сад, что мы с восторгом именуем английским браком, являет собой подземные джунгли, пустившие на поверхность несколько изящных цветочков. Вы, несомненно, сведущи в современной науке более меня, вы должны знать, как жили наши предки, как они жили на деревьях.
Это скорее по-испански, нежели по-английски, но что делать. Однажды мы все жили на дереве, с коего многие не слезли по сю пору… По закону дом должен был отойти вдове, однако если даму на неопределенное время помещали под особый присмотр, дом переходил в собственность незамужней сестры убитого, коя с нетерпением ожидала своего трофея. В письменном столе покойного сестра нашла послание, подписанное и написанное мужеубийцей тремя годами ранее и адресованное российскому царю. Наша миссис Икс сообщала Его Славянскому Величеству, царю всея Руси, что если его войска однажды окажутся в Лондоне и возжелают отдыха или женского общества, она станет преданно служить им, если эта служба не подорвет доверия к ней его кузины Виктории. Быть может, она сочинила это письмо для мужа в качестве элемента их невинного семейного театра? Или же послание являло собой признак ее помешательства, кое безжалостно эксплуатировал ее сатироподобный супруг?.. Когда я попросил несчастную женщину пояснить этот документ, она принялась настаивать, что никоим образом не намеревалась предать родину и что я должен растолковать это джентльменам из королевской разведки. Недели, проведенные в Фэрли, не затронули ни ее внешности, ни ее манер, чего не скажешь о многих в ее обстоятельствах; впрочем, как я уже сказал, она с самого начала была безумнее среднего. «Мой муж принудил меня сочинить приглашение царю», — настаивала она… Мы гуляли по окружающему скорбный дом парку, и я убедился в том, что она верит собственной истории, убедился в ее безумии. Я оставил ее в ее плачевном положении, вернулся в этот самый кабинет и обнаружил, что меня дожидается не кто иной, как чудеснейший chef de cuisine [26] горестного семейства, румын по имени Радулеску. Он низошел в мою жизнь подобно небесному ангелу.
Я сразу же нанял его хозяйничать на моей кухне, коей он правит по сей самый день, будучи так же надежно изолирован от кого бы то ни было, как и на прошлой службе.
Его чудесное появление воистину представляется мне одним из лучших дней моей жизни. — Доктор Майлз опустил желтые бугристые веки. — Вчера вечером он завершил спектакль айвовым пирожным, облаком топленых сливок, из коего выглядывал полумесяц столь непревзойденной сочности, что можно было расплакаться, уподобившись католикам перед прославленной pieta… [27] Да, он явился ко мне в поисках места, ибо сестра мертвеца пришлась ему не по вкусу и он желал сбежать из дома, воспоминания о коем его подавляли. «Супруга была непристойной женщиной», — сказал он. Она зачастую пыталась совратить моего повара, нередко на виду у мужа, и являла исключительную жестокость по множеству иных поводов. Я спросил Радулеску, уверен ли он в своих словах, ибо при всей непредвзятости он все-таки иностранец и, возможно, углядел совращение в добросердечии к слугам, незнаемом в его стране. «Уверен? — ответствовал он, донельзя невозмутимый. — Ее намерения были вполне ясны. Муж ее не удовлетворял». Радулеску поведал мне о доме, в коем слишком кроткий супруг только и делал, что потакал любому капризу женщины, имевшей распущенный нрав и бывшей от природы жестокосердной. Зачем же было его убивать? И повар сказал: «Затем, что он застал ее с одним из ее русских».
— Я полагал, что именно муж переодевался русскими…
— Как и я. Мой повар божится, что хозяин дома хоть и любил эту даму всем сердцем, но был изгнан из ее постели, и даже в тех случаях, когда он допускался туда, все заканчивалось ничем, ибо однажды ночью в кухне супруг под парами зверского румынского бренди признался сострадательному Радулеску, что не способен добиться «даже потенции престарелого барана». Очевидно, это румынская поговорка. А что же русские? То были юноши, завербованные и доставленные братом служанки, коя заботилась о гардеробе госпожи, за каковую услугу брат с сестрой щедро вознаграждались, причем дама тратила на сие вознаграждение свои избыточные деньги на булавки — деньги, коими снабжал ее супруг. Вознаграждались эти двое столь щедро, что после убийства их и след простыл.
История на этом не закончилась, но опровергла самоё себя еще по крайней мере трижды, пока Джозеф не перестал понимать, кто же был виновен, безумен или достоин его сочувствия. Показания всякого нового персонажа (камердинера русского происхождения, пошившего русские мундиры лондонского портного, секретаря русской миссии, шотландца, что выдавал себя за японского торговца) переменяли мотивы убийства и брака, а виновность перепархивала с одного плеча на другое куда как резво, не успевая толком вцепиться в оное плечо своими коготками.
В конце концов Майлз, кажется, завершил перенасыщенное повествование — Джозеф несколько мгновений держал язык за зубами, дабы убедиться в том, что никакой новый свидетель не появится и не перерисует все доселе нарисованное, — и его посетитель признался, что совершенно запутался.
— Теперь, сэр, я полагаю, вы начинаете осознавать проблему, — отвечал Майлз. — Основываясь на вашем описании вашей супруги, я склоняюсь к мнению, что она близка к полному краху. Разумеется, необходим анализ, однако же, не переговорив с нею лично, я не могу распорядиться поместить ее под особый присмотр.